— Но, к несчастью для вас, я соврал.
Еще более дикие вопли. Вперемешку со смехом. А я-то уж начал забывать, каково это слышать!
— Хочешь потанцевать? — прокричал я Мэри, стоя на краю танцпола.
Мы были в клубе в глубине «Вестминстерз», битком набитом людьми. Остатки участников «Холодильной вечеринки» полностью сдались натиску толпы гуляк.
— Хочу, — ответила Мэри.
Я, наверное, сглотнул. Я не ожидал, что она согласится. Теперь я должен был не упустить возможность ей понравиться. А она, несомненно, мне нравилась. У нее были очень чувственные губы.
Мы танцевали так, будто на нас никто не смотрел, и уже через час, недалеко от паба, сидели на ограде у канала и целовались точно таким же образом. Мы были так пьяны, что совершенно забыли о том, что находимся в общественном месте, и не заметили присутствия молодого парня, который стоял рядом. Когда наконец мы его заметили, он промолчал по поводу нашего отвратительно страстного поцелуя, который, возможно, скорее напоминал попытки двух людей накормить друг друга рот в рот. Вместо этого он произнес:
— У вас есть ручка?
— Что?
— У вас есть ручка? Хочу подписать ваш холодильник.
Я и забыл, что Сирша с нами. Как неудобно так себя вести на его глазах.
— Да, конечно, — сказал я и стал рыться в кармане, пока не нашел ручку.
— Спасибо, — сказал он, завершив свою роспись, и исчез в ночи.
Мэри рассмеялась.
— Твои поцелуи когда-нибудь прерывали таким образом? — спросила она.
О, боже мой, конечно. Постоянно.
Несмотря на то, что мы были ужасно, отвратительно и чрезвычайно пьяны, целовались мы воодушевленно. С каждым перерывом на вдох нам обоим хотелось сказать что-нибудь вроде «Это было здорово», или «Это было великолепно», и главное — мы не шутили. Поцелуи Мэри были чем-то особенным. Насколько я могу судить, она весь вечер не вынимала сигареты изо рта, однако в ее дыхании не было и намека на запах дыма. Именно это я называю чудом, и можете не рассказывать мне про свою Движущуюся статую в Баллинспиттле.
— Мне кажется, мы с тобой так близки, — прошептал я, нежно целуя ее в шею.
— Мне тоже, — ответила она, обнимая меня в удивительном порыве.
После чего я свалился с ограды.
— Не хочешь поехать со мной в отель? — спросил я жизнерадостно после того, как мы поняли, что прикосновений маловато.
— Я не думаю, что это хорошая идея, а ты? — получил я отрицательный ответ.
Почему девушки так делают? Говорят: «Не думаю, что это хорошая идея», а потом добавляют «а ты?». Будто им нужно от нас подтверждение. И будто похоже, что мы собираемся нечто подобное подтверждать. «Не думаю, что это хорошая идея, а ты?» — «Конечно же, ты абсолютно права. Это, вероятно, худшая идея, которая только приходила мне в голову (иногда в нее забредает такая хрень). Пойти со мной в отель — отвратительная идея, забудь, что я такое предлагал».
Однако дело в том, что я и сам подозревал, что это не слишком удачная идея. Мы должны были вырубиться каждый на своей территории.
— Я поймаю тебе такси.
Мы снова поцеловались. Целовать ее было на самом деле чертовски приятно.
— Поехали со мной, — сказал я, когда мы разомкнули объятия.
— Что? Я думала, ты собираешься поймать мне такси?
— Нет, поехали со мной, поехали со мной завтра. Поехали в Дублин. Давай завершим мое путешествие вместе.
Мэри посмотрела на меня так, будто и капли в рот не брала всю ночь. Шок может обладать отрезвляющим эффектом.
— Давай, — смело продолжал я, — только ты и я… ну, и холодильник.
Ничего романтичнее и быть не могло. Поразительно, но она начала сомневаться. Я настаивал.
— Мэри, сделай это! Не упусти свой шанс. Поехали со мной. Это будет правильно, мы ведь так сблизились.
— Я не могу, я должна завтра работать.
— О! А чем ты занимаешься?
Может, мы и не так близки, как я думал.
Глава 22
В собачьей будке
Я чувствовал себя избитым и разорванным в клочья, когда шел в «Вестминстерз» прощаться. Пока туда брел, я не мог понять, почему болит локоть, но закатав рукав рубашки, увидел, что он поцарапан, и тогда я вспомнил о героическом подвиге, из-за которого я получил это ранение. Прямо как сэр Ранульф Файнс, который вернулся из своей экспедиции на Южный полюс с таким сильным обморожением, что только трем его пальцам удалось избежать ампутации, я заплатил за храбрые изыскания. Я изучил свои раны и решил, что каким бы глубокими они ни были, ампутация вряд ли понадобится, по крайней мере, до возвращения в Соединенное Королевство. Я опустил рукав рубашки и принял решение прожить день, не обращая на увечье, по возможности, большого внимания. Я не имел права жаловаться. Я знал, как опасно сидеть на ограде и целоваться, но делал то и другое одновременно. Мне было больно, но не настолько, чтобы этого не вынести. Черт, к такому привыкаешь, когда постоянно рискуешь.