В подъезде оказалось еще темнее, чем в ночном дворе. Желтушные стены, безразличные, поблескивающие сталью изгибы велосипедов и колясок. Крест вызвал лифт и тут же одернул руку от кнопки. Что-то склизкое и тягучее склеило пальцы. Крест брезгливо отер их пальто. Лифт ухнул и с грохотом распахнул перед Крестом абсолютно черную пасть.
Войти внутри Крест не решился и бегом метнулся наверх по лестнице, стукаясь и собирая стены, измазав побелкой плечи, не вглядываясь в наступающие со всех сторон тени. Левой он придерживал холодный комочек под футболкой, а правой сжимал вспотевшей ладонью рукоять пистолета.
Еще чуть-чуть, просил он неизвестно кого. Еще чуть-чуть, шептал он себе под нос. Его попытались схватить за пальто, но Крест вырвался. Хрустнула ткань. Вниз по лестнице прокатился тяжелый стон. Крест бежал наверх…
– Как она? – спросил Крест. Он знал ответ, но все равно ждал его. Беззубая и бессмысленная надежда.
– А что должно поменяться? Что у тебя с лицом? – У жены были вечные черные круги под глазами от недосыпа. Крест почувствовал запах – немного сладковатый, пряный, но такой знакомый. Опять пьяна. А как иначе спасаться?
Крест прошел на кухню, стараясь не шуметь, достал с полки тарелку и запустил руку за пазуху. Уродец обиженно вякнул и стал жмуриться под электрическим светом. Слизь с него сошла, он обсох, обтерся о ткань футболки, был уже не просто серый и полупрозрачный, а засветился живым, нежно-розовым. Животик набух еще больше и округлился. Щупальцами и ручками уродец зацепился за край тарелки, пытаясь приподняться.
За спиной у Креста взвизгнула жена.
– Заткнись, – тихо приказал он ей.
– Что это?
– Хватит бухать, – Крест с раздражением вырвал у нее из рук бокал, расплескав красное по столу. – Ты мне нужна. Принеси несессер из ванны. И заткнись, прошу тебя.
Жена сходила за несессером, протянула его Кресту через порог, в кухню не зашла, испуганно таращилась на тарелку. Уродец попискивал и крутил щупальцами.
Крест раскрыл плоскую кожаную сумочку. Сначала достал оттуда щипцы, ловко и уверенно перехватил ими уродца, прижал к тарелке. Другой рукой выхватил из пазов длинный скальпель.
– Вторую тарелку дай, – приказал он жене. – Да не такую, глубокую. Ну же!
Уродец обхватил щупальцами зажим. Крест осторожно полоснул его по животику скальпелем. Наружу полезла черная дробь икры.
– Ложку! – сам закричал Крест. – Быстрее!
Ложкой Крест стал подхватывать вываливающиеся икринки и складывать в приготовленную тарелку. Потом его вдруг накрыла слабость, как бывает после только что сделанного дела, и он без сил опустился на кухонный стул. Икорка громоздилась блестящей горкой. Уродец сдулся, щупальца и ручки безжизненно повисли, стали чернеть по краям, сохнуть. По кухне пополз острый рыбий запах. На улице зашуршали деревья. По жестяному подоконнику заскрежетали, забегали сотни невидимых лапок. Темнота прижалась к стеклу, вцепившись в окно своими жирными глазами.
– В унитаз его смой. Потом.
Жена послушно кивнула. Вслед за слабостью пришла теплая истома. Крест недовольно сморщился. Еще немного, попросил он неизвестно кого. Скоро уже.
– Слушай внимательно, – сказал он жене. – И… Икорку эту дашь ей в два приема. Как хочешь, но дай. Это важно. Хочешь с кашей, хочешь с мороженым, с лимоном, не знаю как. Сама там разберись. Но она должна ее съесть… Это единственный шанс. Ты понимаешь, как это важно?
Жена снова кивнула, открыла было рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого кивнула еще раз. Она вообще была понятливая, надежная. Ждала его. Сначала два года. Потом еще пять. Красивая она у него была. Пока пить не стала. А как тут не пить. И Крест сам пил, пока не узнал, что нужно делать.
– И не пей больше. Слышишь? Теперь все будет хорошо. Все будет хорошо. Я никогда не вернусь. Не жди.
Крест тяжело встал. Противная дрожь в коленях не проходила. Он прошел мимо жены, помедлил немного у дверей детской и толкнул дверь.
В ноздри ударил спертый удушливый запах с примесью чего-то горького. Крест почему-то вспомнил как его старая бабка сушила на шкафу, на расстеленных газетах травянистое разноцветие.
Крест какое-то время смотрел на спящую Маняшу, которая так и не проснулась от их криков, стараясь отделить ее лицо и хрупкую фигурку от скопления пластиковых трубок, мигающих лампочек, блистеров таблеток, пузырьков, катетеров. Всего того, что вызывало у Креста только лютую ненависть и бессилие.
Он бы так и стоял, хоть всю жизнь, если бы не странный серый зов, поселившийся вдруг где-то в груди. Маняша беспокойно заворочалась, застонала. И тогда Крест, на все более теряющих силу и уверенность ногах, вышел из квартиры в тусклый подъезд, с трудом протиснулся сквозь набрякшие, тесные стены коридора, вызвал лифт, утопив в жирной слизи пальцы, которые так и остались где-то там в скользкой дыре. Потом черная пасть кабины всосала его внутрь и понесла, сминая и перекручивая кости, мясо и мысли куда-то одновременно вниз и вверх, да так быстро, что из всех воспоминаний у него остался лишь острый запах рыбьей требухи. И боль. Теперь только его. Навсегда.