Случалось, что и добрым словом встречали возвернувшихся.
Как всегда, папа, идя с работы в день получки, зашел к бабушке, своей матери, — дать ей денег. Я его там уже поджидала, чтобы вместе идти домой, поэтому побежала навстречу, схватила за руку и отвела в хату — очень хотела, чтобы бабушка рассказала, как хорошо я уже обметываю петли на платьях. Но у бабушки для родительской беседы с папой в этот день была другая тема.
— Тебе не будет неприятностей на работе, если я схожу к Григорию Пивакову? — спросила она.
Это был сосед по улице, недавно вернувшийся из лагерей. Сидел он там крепко и чудом уцелел, ибо обвинялся не просто в махновских бесчинствах, в борьбе против новой власти, но и в бандитских наскоках на население. После таких наскоков намеченные в жертву семьи обычно оказывалась вырезанными или расстрелянными, а дом сожженным. Еще раз подчернку, что это очень правдиво отображено в фильме «Свадьба в Малиновке».
— Ничего не будет, — пожав плечами, ответил папа. — Его же законно отпустили. Да и сын его, Александр Григорьевич, в школе учительствует, доверили ему детей воспитывать. Сходи, конечно.
Папа ни о чем не спрашивал, зато меня разбирало любопытство.
— А зачем? — спросила я, намекая, чтобы бабушка и меня взяла с собой.
И тут бабушка рассказала, что этот человек однажды спас ей и моему папе жизнь.
Дело было в сентябре 1919 года, когда моему папе едва исполнился месяц от роду. Махно, хозяйничающий в нашем регионе, готовил очередное пополнение своей казны за счет местных жителей, присматривая в ближайших от Гуляй-Поля пределах зажиточных людей, не успевших бежать за границу или вывезти туда свое имущество. Он произвел сбор информации, и решил, что можно пограбить моего деда Павла Дилякова из Славгорода, который занимался торговлей. Дескать, недавно этот ассириец (Халдей — так моего деда называли славгородцы за экзотическую национальность; потом это прозвище перешло по наследству к папе) вернулся из Багдада с мешками продовольствия, в том числе особенно дорогих пряностей и сахара. По дороге он часть экзотического товара уже продал, выручив большие деньги. Слух был перепроверен и оказался верным. Тогда Нестор Иванович, дабы не опоздать, спешно назначил день грабежа, вернее ночь, ибо бандиты действовали в темное время суток.
Кто знает, чем руководствовался Григорий Пиваков, сподвижник бандита… Возможно, хотел спасти неплохого человека, женатого на его соседке. А может, наоборот, испугался ответственности, что его обвинят в наводке и на него повесят это злодеяние. Короче, вечером он нашел возможность шепнуть моему деду, что этой ночью его будет грабить вооруженный отряд махновцев.
Времени на побег у деда, отягощенного женой с грудным младенцем и девочкой четырех лет, уже не оставалось. Оставалось одно — защищаться. На этот случай Григорий и оружие деду дал. Дед оказался молодцом — забаррикадировался в доме мешками с сахаром и под натиском вооруженных бандитов продержался до зари. А на рассвете стрельбу услышал конный отряд белых, в разведывательных целях оказавшийся на железнодорожном вокзале. И хотя от вокзала до места событий было расстояние в три километра, они прискакали и отогнали бандитов. Заодно забрали с собой моих родных. Кое-как собравшись, чтобы не пропасть в дороге, папины родители отправились на дедушкину родину и вскоре оказались в Багдаде. Больше дедушка в Славгород не приезжал, а бабушка возвратилась в родные края в начале 30-х годов. Спасший их сосед тогда уж был в лагерях.
Но вот от тех событий прошло уже почти сорок лет.
Мы с бабушкой вошли в дом к Пиваковым и остановились на пороге слабо освещенной комнаты. Бабушка молчала, ища глазами хозяина. После паузы, показавшейся мне очень долгой, нам навстречу поднялся со стула, стоящего в притемненном углу, весьма тщедушный старичок, весь седой, сухонький. И тут же остановился, как-то странно раскинув руки, — то ли приветствовал нас; то ли защищался от возможного нападения, потому что бабушка славилась тем, что шла в рукопашную на негодяев; то ли просто выражал растерянность.
— Вот ведь как… — нескоро проронил он. — Довелось свидеться, Сергеевна.
— Спасибо, — сдавленно произнесла бабушка, после чего из ее груди вырвались страшные, раздирающие душу рыдания, мешающие говорить. Подавляя их, она с трудом продолжила: — что спас…
— Не очень я верил в ваше спасение, но что мог — сделал.
Отец моего будущего классного руководителя уже без боязни шагнул к нам, и бабушка воткнулась в его грудь лицом, обхватила руками. Навзрыд расплакалась, не сдерживаясь.