Выбрать главу

— Асаф, я ожидаю, — сказала Теодора.

И он рассказал, как в восьмом классе благодаря девчонкам Рои стал чем-то вроде… как бы лучше сказать… вроде царского наместника в классе. И Асаф собрался объяснить, что это означает, но Теодора нетерпеливо махнула рукой:

— Да-да, царь сего класса, знаю я, вестимо, ну-ка продолжай, будь любезен!

Асаф догадался, что она уже слышала нечто подобное от Тамар — какие-нибудь россказни о мальчишках и девчонках. Он подумал: возможно, она и слушает его с таким удовольствием потому, что его болтовня напоминает ей о Тамар. И в нем опять шевельнулось то самое тепло, и он представил, что Тамар каким-то образом присутствует в комнате, как невидимка. Предположим, сидит на полу возле довольной Динки и тихонько гладит ее голову. А может, он сам сейчас говорит с ней, рассказывает, как Рои стал дружком Ротем, — первая августейшая пара их школы.

— Это было уже давным-давно, — пробормотал Асаф. — После той девчонки Рои поменял уже четыре или пять подружек.

Сегодня это Мейталь, и из-за нее Рои требует, чтобы Асаф влюбился в Дафи, потому что именно этого хочет Мейталь. Рои даже намекнул, что это станет условием дальнейшей их дружбы с Асафом.

— Все! Это уже неважно! — встрепенулся Асаф. — Это так, глупости, мелкие брызги.

— Важно, очень важно, — мягко сказала Теодора. — Еще не разумеешь ты, агори му?[11] Как узнаю тебя помимо мелких деталей? Как поведаю тебе историю сердца моего? — А увидев, что не убедила, уставилась ему прямо в глаза. — Ибо Тамар тоже поперву не желала поведать все — ужели это важно, да ужели это занимательно? — а я превеликим усилием научила ее, что нет ничего важнее мелочей, этих наших пуговок и грошиков. А уж она, знай же, упрямица великая, поболее тебя!

И Асаф бросил противиться — будто какую-то тяжесть сняли у него с плеч, даже голос его изменился — и рассказал о Дафи, о том, что она все уже рассчитала: и деньги, и успех, и славу свою будущую. И внезапно отчетливо понял, почему же ему так неприятна Дафи: она вечно соревнуется со всеми, вечно сравнивает свою удачливость с удачливостью других, вечно подсчитывает свои выигрыши и потери, и оттого возникает ощущение, будто каждый человек на земле каждую секунду строит против кого-то козни, караулит, когда его ближний расслабится, чтобы подставить его…

— Есть во свете и такие люди, — сказала монашка, мигом почувствовав перемену в Асафе. — Однако есть и другие, истинно? И ведь ради сих других стоит более всего жить?

Асаф улыбнулся и невольно распрямился, как будто одной фразой она разрешила запутаннейшую проблему, которая столько времени не давала ему покоя. И слова снова потоком полились из него: даже если бы Дафи была совершенно иной, он бы все равно в нее не влюбился, да и вообще он никогда не влюбится. Асаф произнес это — и поразился своей смелости. Ведь подобными признаниями он делился лишь с одним-единственным человеком на свете — с Носорогом, другом его сестрицы Релли. А с этой монашкой он знаком от силы около часа. Да что такое с ним сегодня творится?

Асаф умолк, и они с Теодорой посмотрели друг на друга, словно разом очнулись от общего наваждения. Теодора провела ладонями по голове. И Асафу опять бросился в глаза большой рубец на ее руке. С минуту в комнате висела полная тишина. Слышалось только дыхание спящей Динки.

— Ныне, — со слабой улыбкой шепнула Теодора, — после сих предметов, наконец, быть может, ты поведаешь, как попал ко мне?

И только тогда Асаф рассказал, кратко и по-деловому, как утром явился Данох и отвел его в собачий вольер, и про бланк № 76, и про пиццу, и это внезапно показалось ему смешным — вся эта безумная гонка неизвестно куда. Он улыбнулся, и лицо Теодоры тоже расплылось в широкой улыбке, и, уставившись друг на друга, они прыснули со смеху, собака проснулась, подняла голову и завиляла хвостом.

— Однако это дивно, — сказала Теодора, успокоившись. — Собака привела тебя ко мне…

Она долго всматривалась в Асафа, точно вдруг увидела его совершенно в новом свете.

— И ты явился сюда невольным посланником, дипломатическим вестовым, не ведающим о своем назначении. — Ее глаза сверкали. — И кто бы еще готов был последовать за поспешной собакой, и купить эту пиццу за полную меру денег, и целиком принести свои желания в жертву ее желаниям? Что за сердце, Панагия му, что за горячее и искреннее сердце…