Игорь Федорович Смольников
С кем прощалась Маша
Как Маша гуляла
Всё утро Маша была сердитая. А почему — и сама не знала. Просто проснулась такая, что всё ей не нравилось. И гулять пошла тоже сердитая. А не плакала только потому, что слёзы могли в сосульки превратиться.
Про сосульки сказал папа.
Папа шёл впереди и не замечал, что Маша сердитая.
Замечал всякое постороннее.
Увидел соседского Павку на ледяной дорожке возле дома, подхватил Павку под мышки, покатился вместе с ним и чуть не шлёпнулся.
Павка во весь рот смеётся:
— Осторожней, не упадите! Тут лёд раскатанный!
Маша тоже могла бы прокатиться. Но не прокатилась. Лёд обошла сторонкой.
А папа дальше идёт.
Возле дома стоят две девочки. Стоят и прикладывают к стене ладошки без варежек. Стена вся в инее — седая, холодная. От ладошек следы на стене — тёмными пятнышками.
Папа остановился, снял рукавицу и тоже шлёпнул на стену свою ладонь. След его ладони — большой, великанский.
Девочки смотрят, улыбаются.
Папа дальше пошёл.
Маша украдкой свою ладошку тоже к стене притиснула. Ничего. След тоже получился: пять маленьких пятнышек и шестое, внизу, побольше.
А папа другого мальчишку увидел.
Стоит мальчишка, нож складной закрывает. А закрыть не может: силёнок не накопил.
— Какой, — говорит, — нож нескладный.
— Очень даже складный, — сказал папа.
Взял нож. Закрыл.
Мальчишка „спасибо“ сказал.
Маша подумала: „Папа сильный. Он всё может“.
А папа к лошади подошёл. Лошадь возле магазина стояла, телегу на больших резиновых колёсах привезла. А на телеге бочки. А что в бочках?
— А что в бочках? — спросила Маша.
— Капуста, — сказал папа. — Квашеная. С клюквой.
Сам к лошади подошёл. Похлопал её по крупу, потрепал по холке и даже морду погладил.
„Папа смелый, — подумала Маша. — Он зубов лошадиных не боится“.
А папа газетный киоск увидел.
Накупил ворох газет и журнал толстый. А Маше новую „Мурзилку“. И подмигивает:
— Почитаем дома? А?
— Обязательно почитаем, — согласилась Маша, а сама смотрит, как бы ей во-он с той горки прокатиться.
Горка — самая подходящая. И ребят на ней — целая компания. И Павка соседский уже там. И две девочки-подружки, из Машиной группы. Они тоже по воскресеньям всегда в саду гуляют.
И солнце такое весёлое.
И воробьи на деревьях чирикают…
Побежала Маша на горку. А про то, что была сердитая, даже и не вспомнила.
Тяв
Шёл человек по улице, щенка нёс. Павка увидел, попросил:
— Дяденька, дай щенка.
— А кормить будешь?
У Павки аж дыханье занялось. Он ведь так попросил, на всякий случай.
— Ещё как буду!
— Молоком пои, пока он маленький, — сказал человек. — Булку в молоке размачивай. Вырастет — лайкой станет. Порода такая.
Схватил Павка щенка — и быстрей в свой двор: как бы дяденька не передумал.
Пришла во двор Маша.
— Это не простая собака, — сказал ей Павлик, — это лайка.
— Так зовут?
— Какая ты, Маша, непонятливая! Лайка — это порода.
— А зовут его как?
А верно, как? Забыл Павка на радостях спросить у человека.
Поскрёб щенка за ухом:
— Как же тебя зовут, щенуля?
А щенок вскинул мордочку и звонко так:
— Тяв!
На весь двор.
И решил Павка назвать щенка Тяв.
Стал Тяв расти, стал силу набирать.
Поит его Павка молоком, булкой размоченной кормит, ждёт, когда он в большую лайку превратится.
Пришёл однажды мамин знакомый, посмотрел на Тява и говорит:
— Какой же он лайка? Щенок ещё, а ростом больше взрослой лайки.
Расстроился Павка, а знакомый успокаивает:
— Не горюй. Твой Тяв, я думаю, гончак. Видишь, какие у него лапы?
А какие у Тява лапы? Обыкновенные, щенячьи — мягкие и косолапые.
Но знакомый-то — охотник, в собаках разбирается. Успокоился Павка. Гончак — тоже хорошо.
Стал Тяв дальше расти. Стал Павка разным штукам его обучать: и служить, и дом сторожить, и за брошенной палкой бегать.
Пришёл однажды папин знакомый, увидел его, похвалил:
— Добрая овчарка растёт.
— Не овчарка, — рассердился Павка, — а гончак!