— Дует, как при капитализьме.
После нового взрыва хохота разговор продолжался. О героях, о подвигах, о храбрости тех, кто там, впереди, шагал по гудящей земле сраженья, со смешком и всерьез говорили разомлевшие в тепле солдаты.
— А в первой что? А в первой как? — все чаще сыпались ко мне их вопросы.
Я сперва коротко отвечал, односложно, но постепенно, незаметно для самого себя втянулся в разговор, сам стал вставлять словечки, вспоминать разные дела да случаи из фронтовой жизни.
Рассказал я притихшим солдатам и историю про одного волжанина, услышанную мною вчера в первой роте.
— Про пекаря будет рассказ, — полушутя, полусерьезно предупредил я и пошевелил полешком начавшие темнеть угли.
— Про пекаря?!. Нам бы про героя…
— Да дайте вы человеку высказаться. Пекаря, они тоже ведь разные бывают, — поддержал тут меня хрипатый.
Когда нетерпеливые угомонились, я уселся поудобнее и рассказал все по порядку.
В Белоруссии это было, в районе Речицы. Десяток наших парашютистов после выполнения задания в тылу противника с важными сведениями и документами пробивались к своим. Израненные, измотанные, голодные, люди теряли последние силы. Линия фронта была где-то уже недалеко, но чем ближе подходили к ней десантники, тем трудней им становилось. Все дороги забиты немцами, а чуть с большака свернул — полезай в болото. Ни костра развести, ни обсохнуть, а на дворе уже осень глубокая, снег дождю на пятки наступает. Деревни кругом спалены.
И вдруг на исходе одного особенно ненастного дня учуяли ребята где-то совсем рядом, за леском, запах тепла и хлеба. Ничто уже не могло их остановить — поднялись во весь рост, ошалело пошли навстречу одурманивавшему ветру. Скоро они оказались на открытом пригорке, затянутом со всех сторон сетью черно-белых дорог. В колеях — давленные отпечатки колесных следов. Видно, весь день месили и трамбовали тут снег и грязь немецкие машины. А в центре пригорка — красный кирпичный дом с высокой трубой. Как он здесь уцелел, никто понять не мог. Да об этом в тот момент никто и не думал. Не рассуждая, забыв о всех мерах предосторожности, ворвались парашютисты в дом и остолбенели от удивления: в одном углу пылает жаром не закрытая заслонкой огромная русская печь, а на широких столах вдоль стен — не успевшие остыть еще чадящие противни. Другой угол почти до потолка завален мешками с мукой.
— Пекарня не пекарня, склад не склад! — командир запустил руку в один из мешков по самый локоть. — Кто пекарить учен?
— Я могу, — вперед шагнул пожилой солдат. — До войны в Саратове по этому делу работал.
Молодые с завистью и надеждой глянули на него, а командир сказал:
— Ну вот что, немец может явиться в любую минуту. Я всем десантом рисковать не могу. Один тут управишься?
Солдат вместо ответа начал решительно закатывать рукава.
— Молодец! А остальные — кру-гом!
Он был немножко поэт, а главное — никогда не терял присутствия духа, потому добавил:
— Шагай в болото, моя пехота!
Под утро с двумя духовитыми, горячими буханками под полами шинели саратовский пекарь явился к своим.
— Только я за порог, а он тут как тут.
— Не заметил?
— Не-е! Я ж, товарищ командир, не просто пекарь я, пекарь-десантник.
Сказал так и рухнул к ногам товарищей. Думали, объелся там в пекарне непропеченным хлебом, кинулись к нему, сдернули одежонку, а у него живот прилип к позвоночнику. Кто-то понимающе вздохнул:
— Голодный он, как пес, вот и все.
Привели пекаря в чувство, осторожно, как малого ребенка, накормили, а он:
— Нынче к ночи сходить бы еще, а? Немец только днем печет — каждого куста тут боится. Вот и буду с ним в пересменку. Надо ж нам силенок набраться, товарищ командир?
— Надо.
И пошла в той пекарне круглосуточная работа: днем для немцев хлеб печется, ночью — для наших. Ночью сидит в пекарне волжанин и топит так, чтоб ни искорки не было видно. Под утро съезжаются к пекарне немецкие обозники.
Так продолжалось несколько дней. Окрепли малость ребята, стали трогаться дальше. Последнюю выпечку пекарь вместе с немецкой пулей принес.
— Как с пулей? — перебил меня кто-то из солдат.
— Выследили его таки немцы, с танками автоматчики к пекарне двинулись, думали, там целая рота печет. Такую стрельбу подняли, что от пекарни одна труба осталась.
— А пекарь?
— А пекарь живым-невредимым к своим добрался в обнимку с горячим хлебом.