— Зажмурила
— Свистят?
— Вот ты, Инка, настоящий поэт. Стихи писать пробовала? Признавайся. У тебя должно получиться.
— Если бы писала, то только о любви.
— К Слободкину?
— Тише ты!..
— Не пугайся, все спят еще. А фамилия в общем-то не такая смешная. От слова «слобода» происходит?
— В одном из последних писем он признался мне, что в роте его все так и зовут — Слобода. Товарищи. Трогательно, правда? И не постеснялся сказать.
— Его, наверно, любят в роте.
При слове «любят» Ина вздрогнула, и ямочка на ее щеке снова медленно поползла под прядку волос, сквозь которые просвечивало заалевшее ухо.
— Не знаю. Наверно…
— А писем, значит, нет?
— Новых нет с того самого дня, а старые я все с собой привезла. Полчемодана, поверишь?
— Что-что? Полчемодана писем?!. Счастливая ты все-таки, Инка! Самая настоящая счастливая.
Ина хотела было сказать, что именно так она и подписывала каждое письмо Сереже, но передумала, только еще раз вздохнула.
Ее глаза, голубые, широко открытые, смотрели куда-то вдаль, не мигая. Казалось, девушка даже боялась моргнуть: моргнешь — и сразу покатятся слезы, частые, крупные, уже подступившие к горлу…
Заметив это, подруга спохватилась:
— А ведь утро совсем! Пора вставать. Девчата, подъем!
Кособокий шалашик наполнился смехом, будто и не было никакой войны. Просто выехали девочки за город, и сейчас начнется счастливый, радостный день. Один из самых радостных и счастливых дней в жизни.
Только вот подняться трудно. Болят ноги и руки, все тело стонет, и ноет, и не желает слушаться. И все-таки: подъем!
— Подъем, подъем! Лесорубы!
Это бригадира голос. За ночь он немного устоялся, стал уже не таким писклявым, как накануне. От сырого, холодного воздуха появилась в нем даже чисто бригадирская хрипотца, которой вчера явно недоставало.
…Новое утро начинается в дубовом лесу. В пение птиц постепенно, исподволь вливаются новые звуки. Поначалу очень робко, но с каждой минутой все уверенней слышится жужжание стальных пил, кряканье падающих деревьев. Упадет спиленный дуб — будто глубокий вздох вырвется из дремучей чащи. И лесорубы вздохнут — на душе лесорубов легче станет. Так и вздыхают они — девчата и лес, друг перед другом. Глубже всех Ина, конечно. И чаще всех.
— Ничего, Инка, не горюй. Свидитесь еще, — утешает ее подруга.
— Я знаю, верю в свою судьбу. И вообще: верю.
— Ну и правильно. Без этого жить нельзя. Особенно сейчас. Особенно нам, бабам.
Эти последние слова девушка говорит совершенно серьезно, будто и впрямь что-то сразу, одним мигом переменилось в девчачьей судьбе навсегда. К беззаботной юности возврата нет и не будет.
8
Новое утро началось и в другом лесу. Только здесь не вставали сейчас, а ложились спать. Большой переход закончили парашютисты и с первыми лучами солнца, заглянувшего под кроны деревьев, остановились, попадали в траву и, казалось, никакая сила не в состоянии их поднять.
Но это только казалось. Уже через полчаса мертвецки уставших и сразу заснувших людей поставил на ноги чей-то тихий, еле слышный один шепоток:
— Разведка вернулась…
Повскакали, будто и не было никаких бессонных, голодных ночей и дней.
— Так быстро? Не может быть!..
— Может. Докладывает уже командиру.
Солдатское ухо остро. Проверили — точно, докладывает, доложила уже разведка: линию фронта прошли сегодня ночью, сборный пункт бригады найден!
— А как же прошли? Непонятно что-то, ребята.
— Все понятно: линия — это в открытой степи, а здесь, в лесах и болотах, какая к лешему линия?
— А наши? Где они? Может, просто…
— Подъем! — Это уже старшина подводит итог дискуссии.
Опять легкими стали пулеметы, винтовки и диски. И ноги не вязнут больше в болоте. Может, кончилась эта проклятая трясина и ноги на твердой земле? Может быть. Только этого сейчас уже никто не замечает. Конечно, под сапогом не асфальт, но шагается все быстрей и быстрей. Все легче.
Поляна, еще одна — лес заредел, засветлел, и вот побежал навстречу подлесок, река блеснула, открылось небо — чистое, большое, распахнутое, как парашют.
Еще минута, другая — и увидели наконец своих.
Кто-то крикнул «ура», и покатилось оно от солдата к солдату. Одно «ура» навстречу другому.
Даже Кузя, этот спокойнейший из спокойных, ковыляя, бежал впереди всех и что-то кричал, но и сам-то, наверно, не слышал собственного голоса в общем шуме. Еще через минуту его вскинули на руки, и тут у Кузи вдруг заболели сразу все его унявшиеся было раны: