— Вот! — торжествующе выкрикнула Яна и взмахнула визиткой. — Вот, передай это маме. Здесь телефон…
— Вижу, — хмуро сказала девочка. Взяла визитку и выжидающе уставилась на Яну. Та рассеянно переминалась, ерошила волосы обеими руками, рассеянно поглядывая по сторонам. — Ну? — подхлестнула девочка. — Вы уйдете ли так и будете стоять?
Яна вздрогнула и, неловко кивнув, бросилась вон. В спину полетел приглушенный скрежет звонка. Яна ударила по двери плечом, выскочила на улицу — глубоко втянула горько-соленый, с песчаным привкусом воздух — и, не оглядываясь, зашагала прочь.
Спящий у подъезда пес поднял голову, посмотрел ей вслед и снова, блаженно жмурясь, вытянулся на боку.
6
…Если идти из музыкалки не по Ленина, как положено, а по Блюхера, обрезая углы и изгибы через дворы деревянных двухэтажек, — получается чуть быстрее. Яна сокращает путь не потому, что торопится домой, а потому, что ей запрещено так делать. Здесь нет тротуаров, почти нет прохожих, а почерневшие от старости дома через один назначены под снос. Яна идет по Блюхера, потому что уже все. Терять нечего. Спасать нечего. Куртка распахнута, и под белую блузку пробирается холод. Карманы, набитые халцедонами, бьют по ногам. Где-то среди камней трется, пачкаясь и покрываясь дырами, белая капроновая лента. Яна не глядя шагает по обочине, разбрызгивая жидкую глину. Цвет сапог не разобрать под грязью. Ненавистная юбка до середины икры, как у взрослых, купленная на вырост, черная, плиссированная, неуклюжая, заляпана грязью. Телесные капроновые колготки теть Светы — настоящие взрослые, необъяснимо, до дрожи отвратительные, которые Яну заставили надеть, чтобы она выглядела прилично, — покрыты сзади коркой глины. Такая же корка налипла на мягкий клетчатый чехол скрипки. Пакет с ковбоем и надписью «Мальборо», подарок тети, присланный с материка, волшебно, восхитительно нездешний, — испачкан так, что не разобрать, где глина, а где конь.
Мысль о том, что его придется отмывать, кажется далекой и бессмысленной. Это будет в другой жизни, которая никогда не наступит. Разум даже не пытается пробиться сквозь предстоящий вечер — он в бессильном ужасе отступает перед подсвеченной багровой яростью тьмой.
…Ирина Николаевна проводит Яну лабиринтом лесенок и переходов, и они оказываются в коридоре, по одну сторону которого идут обычные кабинеты, а по другую дверь только одна — огромная, высокая, двустворчатая. Сейчас она распахнута, и сквозь нее широким потоком льется таинственный сливочно-желтый свет, пропущенный сквозь занавес над сценой. Там кто-то играет «Разбойников» — и здорово играет, наверное, из четвертого класса, а то и из пятого, — с того места, где они остановились, видно только аккомпаниатора. Яна крепче сжимает скрипичный гриф, и он становится скользким от пота.
— Ради бога, хоть в этот раз меня не опозорь, — говорит Ирина Николаевна. — Я уже всем рассказала, как ты хорошо сыграла на прогоне. Соберись хорошенько.
Ирина Николаевна сегодня — в своем самом красивом платье, темно-синем, как вечернее небо. Она бледная, тонкогубая и горбоносая, с шапкой пепельных кудрей, высокая и угловато-тощая, будто собранная из длинных дырчатых планок детского конструктора. Но стоит ей взять в руки скрипку, и она становится плавной и струящейся. Становится красивой. Доброй.
Ирина Николаевна протягивает руку, поправляет пышный белый бант на Яниной голове. Волосы слишком короткие, бант держится на собранном на макушке крысином хвостике; Яна чувствует, как волосы прядка за прядкой выскальзывают из узла, и бант неудержимо сползает к уху. Из зала доносятся аплодисменты. Пятиклассник с мокрым ошалелым лицом сбегает с дальнего конца сцены.
— Ну, пошла, — Ирина Николаевна легонько пихает Яну в плечо.
Пять высоких деревянных ступеней непреодолимы на вид. Но, как Яна ни тянет налитые свинцом ноги, — лестница кончается быстро, очень быстро.
— Руку не зажимай! — шипит снизу Ирина Николаевна.
Гриф скользит; Яна стискивает его в кулаке с такой силой, что струны врезаются в пальцы. Округло выставленные на смычке пальцы дрожат и костенеют, норовя превратиться в неуклюжую птичью лапу. Яна останавливается в центре сцены.
Краем глаза она видит, как Ирина Николаевна прокрадывается в зал и садится на угловое кресло — прямая и сухая, как доска. Остальные места в первом ряду заняты комиссией. За ними — зрители. В левой части зала — тесная кучка принаряженных родителей, тех, кто захотел и смог отпроситься с работы. В правой — младшеклассники из четвертой школы, которых пригнали культурно развиваться. Некоторые уже хихикают и тычут в Яну пальцем. Она стоит слишком долго. Взрослые склоняются друг к другу, обмениваясь негромкими фразами. В комиссии переглядываются.