Конечно, он знал, что я должен ему представиться. И к этому приготовился, встав в самый дальний угол большой
комнаты, чтобы не подать мне руки, якобы «за дальностью расстояния». И не подал... Да это было уже излишним. Объяснений быть не могло. У него все было подготовлено заранее для моего увольнения, он, видимо, ждал дня прибытия есаула Трубачева, лабинца и молодого корниловца, которому хотел вручить полк.
Отрапортовав, я опустил руку. Он стоял молча, не подошел ко мне и даже не сказал «здравствуйте». Мы оба стоим и молчим. Думаю, что он сознавал и стыдился своего решения. Не только раньше, когда он был командиром полка, но и теперь, будучи генералом и начальником дивизии, а я три месяца командиром полка и его подчиненным — он ни разу не сделал мне и одного замечания по службе или неудовольствия. Так в чем же дело? — невольно навязывается вопрос. Значит, он не прав?
— Вы, Джембулат, на меня не сердитесь... так все случилось... но я знаю, что и в другом полку Вы будете отличным офицером, — наконец, выдавил он из себя, «Юпитер»...
Я на это ничего ему не ответил. И чтобы окончить этот ненужный разговор и показать, что я его выслушал, — взял руку под козырек, давая понять, что хочу уходить. Я чувствовал себя зло и грустно. С отъездом из полка — я терял очень много не только в своей военной карьере, но я чувствовал банкротство в человеческой правде. Я чувствовал, что я «смят, разбит и почти что уничтожен». Убери открыто! Вызови к себе! Выцукай! Но так коварно...
Видимо, и он переживал подобное и понимал «все это». Он подошел ко мне, протянул руку, поцеловал в губы и пожелал... счастливого пути. Еще одна незабываемая и горестная страница перевернулась в моей личной жизни.
Утром 3 мая 1919 г. вся дивизия выступала дальше на север. Полк был выстроен у моей квартиры. Я выехал к нему, чтобы попрощаться навсегда. Есаул Трубачев скомандовал «встречу». Тихо, рысью, спокойно подъехал я к тому полку, к которому подлетал раньше, словно на крыльях своей нарядной кобылицы. «Что говорить?.. К чему говорить?.. И как говорить?.. И как здороваться с полком?» — неслась мысль. Бодро говорить — не могу. Грустно говорить — не к чему. И я не поздоровался с полком, так как моя душа была наполнена одной печалью.
Было тихо-тихо кругом. Дышали, может быть, только лошади, для которых было все равно — в природе, в полку, в людской ли ссоре. Мой прощальный приказ был уже прочитан в сотнях. Что же еще сказать? Я нисколько не сомневался в полном сочувствии офицеров, но для казаков, может быть, это было «все равно»?
— Я уезжаю из полка по воле начальства... Оставайтесь, братцы, все такими же храбрыми и молодецкими, которыми были всегда. Кубань родная — вас возблагодарит. Прощайте! — закончил я.
— Покорно... Рады стараться... Счастливо!.. — все это перемешалось в ответах казаков, так как мой минорный тон речи и сама речь были таковы, что казакам понять было трудно, — как ответить?
Козырнув офицерам и поворотя свою кобылицу, крупной ускользающей рысью шел я к воротам своего былого
штаба полка. Корниловский конный полк — оставался в гробовом молчании. И свой родной, кровный полк — я встретил ровно через год, на Черноморском побережье в 1920 г., в трагические дни Кубанской армии, когда он вошел в состав 2-й Кубанской казачьей дивизии, которой я командовал тогда.
В тот же день я выехал в тыл, в Екатеринодар. На второй день мьг проезжаем места боев, где обильно была пролита кровь полка в конных атаках. Следующая ночевка в Дивном. Много разгороженных дворов: это полки разобрали доски на постройку гробов погибшим казакам, отправляя их на Кубань, в свои станицы...
На вокзале села Петровского неожиданно встречаю полковника Камянского, того старого корниловца, которого Бабиев не принял в полк, куда он вернулся после болезни.
— Куда и как?.. Где дивизия? — забросал он меня вопросами. Я пояснил ему, «где дивизия», и сообщил по-дружески, что «отстранен по Войску».
— Как, т. е.? — недоуменно спрашивает он.
— Не подошел Бабиеву... — поясняю ему.
— Да, такому человеку трудно подойти, понравиться, — смеется он. — Ия очень рад, что еду к своим, в свой 1-й Полтавский полк. А вы еще послужите, вы так еще молоды. Это мы, старики... — смеется он, добряк. Этому «старику» тогда было не больше 38 лет.
Встречаю старшего полкового писаря, вахмистра Александра Шарапова, казака станицы Ильинской, сослуживца по Турецкому фронту.
— Слышали?.. Георгий Константинович перевернулся ведь! — кричит он мне.
— Где?.. Когда? — с горестью спрашиваю его.
— Да на Маныче!.. Под Великокняжеской! — отвечает он.
Это был убит мой долгий командир сотни по мирному
времени и Кавказскому фронту, теперь полковник и начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии, Маневский. Производство в генералы застало его в гробу. От такой жуткой новости — гибели этого выдающегося кубанского штаб-офицера — мое личное горе сжалось в маленький комочек.
Финал
Я в Екатеринодаре. Иду в Войсковой штаб. И только что стал подниматься по лестнице на 2-й этаж, — как навстречу мне спускается Походный атаман Кубанского Войска, генерал Науменко. Отступив назад, — рапортую:
— Ваше превосходительство! Командующий Корниловским конным полком полковник...
Я не договорил рапорта, как генерал Науменко быстро обнимает меня за плечи и со своей подкупающей улыбкой, с веселым видом, перебивает меня словами:
— Елисеев... выбирайте любой полк на штаб-офицерскую вакансию, но в Корниловский полк Вы не можете вернуться, — и добавляет: — Против Вас здесь есть недовольные и в тылу...
Но это было уже возмутительно, безосновательно и недопустимо. Во время Великой войны на Кавказском фронте офицеры нашего полка, да, думаю, и всех остальных полков войска — всякое распоряжение Войскового штаба (фактически Кубанского Наказного атамана), назначенного Императором, — считали справедливым, почти священным. Воспитанный и привыкший так мыслить — теперь я усомнился в этом, так как исключительная любезность Походного атамана и его слова ясно говорили мне, что генерал Бабиев условился с генералом Науменко лично, чтобы он «отозвал» меня с фронта, но не Бабиев «уволил» меня. И главное, безо всяких причин — ни со стороны начальника дивизии генерала Бабиева, ни со стороны Походного атамана генерала Науменко.
Единоначалие во всякой армии необходимо. Это есть тот основной стержень, на котором она держится. Но надо быть очень честным и благородным «в верхах», чтобы армию не расшатывать пристрастием, протекционизмом, дружеством, кумовством и вообще разным произволом. Я был жертвой всего перечисленного.
— Я не знаю других полков, Ваше превосходительство, почему и назначайте меня сами, куда угодно... Мне все равно, — ответил я генералу Науменко.
Я был взволнован. Чуткий Науменко, конечно, все знал и понял меня. Он остановился, немного подумал и говорит:
— Хотите к полковнику Гамалию? Он в станице Екатерининской формирует 3-й Уманский полк. Вы знаете его? Он, кажется, однокашник с Вами по военному училищу?
«К Васылю!.. К юнкерскому защитнику всех сирых и обиженных... к кубанскому герою и богатырю-казаку?» — думаю я: И тут же дал согласие. Науменко был очень рад такому быстрому исходу, поднялся наверх и приказал написать мне соответствующее предписание.
СПИСОК
офицерам Корниловского конного полка Кубанского войска, убитым и раненым с 13 сентября 1918 г. по 3 мая 1919 г., за время моего пребывания в полку, что точно известно мне, как происшедшее па мот глазах.
Убиты:
1. Полковник Федоренко, командир полка — убит под станицей Михайловской Лабинского отдела 13 сентября 1918 г.
2. Есаул Удовенко, полковой адъютант — убит под станицей Курганной Лабинского отдела 18 сентябя 1918 г.
3. Прапорщик Шевченко — убит под хутором Абдурахмановым Лабинского отдела 15 октября 1918 г.
4. Зауряд-хорунжий Корякин — убит у станицы Уруп-ской Лабинского отдела 18 октября 1918 г.