Встречаясь в городе, на улице — наши казаки по-прежнему отдавали всем офицерам воинскую честь и, если не с отчетливостью былого, то, во всяком случае, с полным почтением. Офицерам же своего полка и своей сотни — в особенности.
Большевистская рука тянулась всюду к войскам. Мы знали, что от солдатских митингов и делегатов очень страдают наши таманцы и батарейцы в Выборге. Особенно же страдает 3-й Екатеринодарский полк в Гельсингфорсе, где стояла русская эскадра и город наполнен матросами и солдатами. На удивление, как и на восхищение, политической жизнью полка у них руководил войсковой старшина Муравьев и очень удачно сохранял казаков от всевозможных нападок и агитации.
Наша столовая стала центром митингов всего гарнизона Вильмондстранда. Солдатские ораторы не нападали на казаков, но внушали им, доказывали, как несправедливо поступала с ними царская власть; как казаки долго несли свою военную службу, справляя все для нее на свой счет; как эта царская власть посылала казаков на усмирение бастовавших рабочих и для охраны помещичьей земли. Подходили ораторы хитро, продуманно и... обещали казаков освободить от всего этого. И освободят, но... «вам мешают ваши же офицеры», — заканчивали они.
— Убить казацких ахвицеров и бросить их в Сайменское озеро! — ревела в ответ солдатская толпа с разных мест. Порою — нам было страшно...
Митинги исходили от солдат. Весь революционный удар их был направлен на наш полк, как более стойкий.
3-й Линейный полк, сформированный из старых льготных казаков только на время войны, жил незаметно. Строевых занятий у них не производилось. Их командиром тогда был полковник Штригель*, милый человек с запорожскими усами, очень общительный и большой музыкант. На удивление — при составе полка из старых казаков — у них было очень много молодых офицеров, окончивших ускоренные курсы военных училищ. Мы никогда не видели их на этих общих митингах, за исключением сотника Богомаза, из учителей, кажется, станицы Ханской Майкопского отдела, который увлекался политикой, с уклоном влево.
В 1920 г. я встретил его в чине войскового старшины, он стал «правой ориентации» и с возмущением вспоминал митинги в Вильмондстранде, на которых он играл заметную роль.
6-я Кубанская батарея жила замкнуто. Ее офицеры жили между собою очень дружно. Воинский порядок в батарее был хороший. Они считали себя специальным родом оружия и не интересовались событиями в нашем гарнизоне.
Штаб дивизии утопал в переписке. В Вильмондстранд прибыл новый начальник дивизии, Генерального штаба генерал-майор Черный*, который вышел на войну во главе
1-го Линейного полка Сводно-Казачьей дивизии на Юго-Западный фронт. Мы уже знали о боевых доблестях этого полка и радовались прибытию к нам родного кубанского генерала.
2-ю Сводно-Казачью дивизию вывел на войну известный конник генерал Павлов. Потом ею командовал его большой друг и также знаменитый конник, генерал П. Н. Краснов, впоследствии Донской Атаман 1918-1919 гг. Эту дивизию составляли: 16-й и 17-й Донские казачьи полки, 1 -й Линейный полк Кубанского войска, 1-й Волгский полк Терского войска и артиллерийский дивизион Оренбургского казачьего войска. Красочная была дивизия.
Ввиду того что митинги происходили в расположении нашего полка, полковник Косинов всегда присутствовал на них и просил старших офицеров полка бывать также, чтобы быть в курсе событий. В офицерской походной шинели защитного цвета нараспашку поверх черкески, в черной папахе крупного курпея — стоял он впереди нас, внимательно и с усмешкой слушал солдатских ораторов, стремящихся освободить казаков от военной службы и дать им вольную жизнь на Кубани... И потом, сделав два-три шага вперед и подняв руку вверх в направлении ораторов, — громко, внятно выкрикнул:
— Вы хотите учить нас, казаков, как жить! Как служить и как распоряжаться нашею же землею?! Вы не только что не понимаете нашей казачьей жизни, но мы Вам и не позволим!
— Уб-бить! Уб-бить йиво-о! — звериным ревом гудит толпа солдат. Казаки же — молчат, смотрят в нашу сторону и явно сочувствуют словам своего смелого командира полка.
— Попробуйте-е! — перебивает он их зычным голосом и повел взглядом на казаков.
— Дол-лой, дол-лой! — впервые слышим мы революционный клич казаков, но теперь он зло направлен против солдат.
Здесь у казаков заговорила войсковая гордость, что солдаты хотят научить их, как надо жить и служить, и оскорбленное чувство за своего смелого командира, которого они искренне полюбили.
— И Вы называете себя революционной демократией? — выйдя вперед, выкрикнул полковой ветеринарный врач Гиршберг. — Я был студентом и интересовался политикой, — громко говорит он и развил целую теорию о ней.
Солдаты сразу же приумолкли, так как говорил не казак, не офицер, а ученый человек, к тому же в защитного цвета шинели, в фуражке и в малом чине. Он спасал положение.
И подобные митинги происходили почти еженедельно.
Об этом интересном человеке надо сказать несколько слов для полковой истории. Их род выходцы из Швеции. Отец — инженер путей сообщения, служил на Владикавказской железной дороге, одно время проживая в хуторе Романовском, при станции Кавказской, где и родились его сыновья. Старший из них, теперь наш полковой ветеринарный врач, как уроженец Кубани, отлично знал быт и психологию казаков и реагировал солдатам логично, разумно. Офицеры нашего полка никогда не выступали на митингах, вот почему мы были ему исключительно благодарны и полюбили его горячую искреннюю душу. А так как он окончил училище вместе с нашим полковым адъютантом подъесаулом В.Н. Кулабуховым, и они были очень дружны между собой, — это еще более сближало нас с Константином Оскаровичем Гиршбергом.
В бытность дивизии в Ууси-кирка временно исполняющим должность начальника штаба дивизии был капитан Сербин*. В очень обстоятельном письме ко мне от 24 октября 1954 г. из Аргентины, освещая события тех месяцев революции, он особенно похвальное внимание останавливает на нашем полку, о котором пишет так: «1-й Кавказский полк, имевший во главе блестящего, спокойного и редкой души человека, полковника Георгия Яковлевича Косинова и его помощника незабвенного доблестного Георгия Константиновича Маневского, — полностью сохранил свой порядок».
Странно было то, что нас, казачьих офицеров гарнизона города Вильмондстранда, ни разу не собирал наш штаб дивизии. Полки и батарея жили своей внутренней жизнью и только встречались иногда на финских вечеринках с танцами. На них бывала исключительно молодежь, офицеры, и каждая часть занимала свой столик на ужин. Исключение составлял полковник Штригель, который часто бывал на них с немногими своими молодыми офицерами. Мы, молодежь кавказцы, пели и казачьи песни, и юнкерские романсы. Отличный баритон-запевала подъесаул Растегаев украшал наш стол и привлекал внимание всех. Дамы млели, слушая его (он и сам был красив), и к нам иногда присаживался к столу Штригель и некоторые батарейцы, с которыми мы дружили и которых хорошо знали и по мирному времени, и по Турецкому фронту. Беспристрастно говоря — наряду со многими революционными неприятностями, мы проводили время, политикой совершенно не интересуясь, как и не представляли — чем же все это закончится? Политически мы были абсолютно безграмотны.
Трагедия души офицера-драгупа
К нам в Вильмондстранд, с фронта, прибыл подполковник, заведующий хозяйством 20-го Финляндского драгунского полка, в казармах которого расквартирован наш полк. Представившись полковнику Косинову, он доложил, что прибыл изъять из полкового цейхгауза вещи и отправить их в свой полк.
Тихо, скромно, молчаливо провел он дня три среди нас и, выполнив свою задачу, собрался уезжать. В летнем гражданском клубе, на берегу озера Сайма, командир полка, со старшими офицерами, дали ему прощальный ужин в уютном изолированном кабинете. Приглашение он принял скромно и с удивлением.
Полковник Косинов был очень общительный и веселый в жизни человек. От него не отставали и его штаб-офицеры — Калугин, Пучков, Маневский, да и мы, молодежь, теперь все подъесаулы в свои 24-25 лет, командиры сотен. Наш полк был гостеприимный и любил угощать. Гость-подполковник был за столом тих, скромен и молчалив. Чуть выше среднего роста, склонный к полноте, но с легкой кавалерийской походкой, привитой и воспитанием, и долгой службой в кавалерии. Он окончил эскадрон Николаевского кавалерийского училища в Петербурге и имел от роду около 40 лет.