Погрузив пятнадцать подвод с винтовками и патронами, — со своей сотней кавказцев немедленно же отправил их в Кавказскую. Темижбекцы обещали «всею силою станицы» прибыть в Восставший Стан завтра. Они никак не хотели отпускать меня, не расспросив о восстании. В особенности последний станичный атаман вахмистр Толстов, Варшавского дивизиона, родной дядя Фидана, окруженный своими стариками-станичниками.
— Ну хоть на полчасика зайдите к нам в дом? — просит он.
Дух бодрости в такой момент поддержать надо. Согласился и зашел. Моего коня на улице держал в поводу казак. Но не прошло и пяти минут, как вошел этот казак и досадливо сказал, что мой конь «вырвался из его рук»... Что-то неприятное ударило в душу, как плохой предвестник. Толстовы дали своего верхового коня, и я в глухую ночь, один, двинулся в Кавказскую за 12 верст, ругая своего, так всегда строптивого коня по кличке Орлик. На нем я совершил всю войну в Турции. Темно-рыжей масти. Густая шерсть. Очень густые и пышные грива и хвост, также рыжие. Густота их признак силы лошади. Глаза навыкате и злые. Он всегда норовит кого-то укусить или ударить ногой. Садиться в седло — надо быть всегда очень осторожным. Вложив ногу в стремя, надо быстро вскочить в седло, иначе он рвет вперед или становится на дыбы, и седок падает назад, на спину. Но зато силы, выносливости он был неистощимой.
Пишу для того, чтобы подчеркнуть следующее. Через несколько дней, во время ночного набега в тыл красным на станицу Казанскую, при обезоруживании солдат — он вновь вырвался у казака, сбежал и этим поставил меня в очень затруднительное положение. Куда он убежал с седлом — так и осталось загадкой, и я его с тех пор больше уже не видел.
С дороги, не заезжая домой, в полночь, я приблизился к станичной крепости. У прохода в крепость, между валов, уже стояли часовые.
— Стой! Кто едет? — окликнул один из них.
— Командир кавказской сотни... из Темижбека, — отвечаю ему.
— A-а... Это Вы, Федор Ваныч! — спрашивает казачий страж и пропускает вперед. Часовой казак был нашей станицы. Война красным, значит, уже объявлена, думаю я. Это было 19 марта старого стиля 1918 г. Неожиданно, у ворот крепости, в ночной тьме встречает меня войсковой старшина Ловягин. Он благодарит за столь большой успех в Те-мижбекской, пожал руку и поздравил с назначением «начальником всей конницы восставших», добавив, что его казаки избрали «начальником всех восставших», а помощником к нему — сотника Жукова. В тоне его я почувствовал нескрываемую грусть. Сердце-вещун этого умного и выдающегося старого офицера-кавказца, видимо, подсказывало ему его близкую гибель...
О подъесауле Бабаеве, нашем командире полка — он ничего мне не сказал из чувства такта. Бабаева «обошли» наши старики, как неведомого им офицера. Ловягин же был кровно «свой», к тому же самый старший из присутствовавших на митинге, и их старовер, т. е. — на все сто процентов — свой.
Расставшись с Ловягиным, глубокой ночью вернулся в дом отца. Во дворе, у «мажары» с дробинами — вижу, привязано до десятка лошадей под седлами.
Кто это — думаю? Вхожу в дом. На кроватях, на диванах и вообще на всем, где можно было спать, — в разных позах, при оружии — спали офицеры, больше 3-го Кавказского полка. Проснувшегося полковника Постникова* спрашиваю:
— Что этот сон означает?
— Собрались удирать.., вот и сгруппировались, — не то шутя, не то серьезно отвечает он, наш старый кавказец и шутник в жизни, никогда не любивший напрягать военной службой ни себя, ни казаков.
— Здорово, — отвечаю ему досадливо. — Еще не было начала и уже удирать? — сказал и пошел в свою спальню.
Стан восставших казаков
20 марта в Кавказскую, в крепость, прибыла конная сотня темижбекцев в 135 казаков и батальон пластунов в 400 человек. Всем им роздано было оружие. Темижбекцы явились первой живой помощью восставшим. И первый день прошел в лихорадочных приготовлениях к дальнейшему.
Было выпущено обращение к казачьему населению «восстать всем против ненавистной красной власти», с перечислением насилий, произведенных карательными отрядами красных. Началось разоружение иногородних в нашей станице. Странная казачья натура! Безусловно, воинственная и в то же время великодушная. Даже во вред своему благополучию. Никто из местных большевиков не был арестован. И само разоружение было мирным, по-домашнему, по-свойски. Они же потом иначе отплатили казакам...
Не был сменен и комиссар станицы, вахмистр Писаренко. Восстали против красных, а на местах осталась та же структура советской власти, с теми же лицами.
Ближайшие станицы на призыв откликнулись немедленно же, смело и восторженно. Дмитриевская мобилизовала 25 присяг и на подводах прибыла в крепость. Кавказская мобилизовала 35 присяг, т. е. до 55-летнего возраста. В Восставший Стан вошли все, от мала до велика.
В станицу Расшеватскую, где проживал атаман отдела полковник Репников, —решено послать сотню темижбекцев под командой подъесаула Храмова* и с ним несколько стари-ков-кавказцев, как показатель, что «восстало все казачество». С этою молодецкою сотнею прошу выехать бывшего станичного атамана К.И. Стуколова, которого знали многие и в других станицах. Он соглашается и тут же предлагает другим. И на моих глазах произошла незабываемая сцена.
— Поедем со мною, Иван Гаврилович? — говорит он моему отцу, сверстнику, другу и единомышленнику по станичному самоуправлению.
— Я спрошу Федю, — отвечает ему.
— Ну, спроси, только поскорей... сотня сейчас выступает, — бодрит он его. И от группы стариков отделяется наш отец, подходит ко мне и произносит:
— Можно, Федя, и мне ехать делегатом в станицу Расшеватскую? — спросил наш дорогой 50-летний бородатый отец 25-летнего своего сына подъесаула — «начальника всей конницы восставших».
— Конечно, папа, поезжайте, — почтительно ответил ему. Казачьи сценки, достойные истории.
Трогательной картиной было прибытие казаков станицы Расшеватской, со своим станичником и атаманом отдела полковником Репниковым, мобилизовавшим в строй все силы станицы. Длинной лентой конного строя своей сотни и тсмижбекцев — в колонне «по три», — медленно, полу-вольтом, продемонстрировали они по широкой площади перед крепостью и выстроились развернутым фронтом к ней. Позади всей конной группы до 400 человек — подтянулись подводы «на железных ходах» пеших казаков. Картина — словно запорожцы, собирающиеся в поход.
Высокий квадратный земляной вал крепости долгой Кавказской войны был весь усыпан многотысячной толпой казаков всех возрастов. Здесь было, кажется, все население станицы Кавказской, собравшееся праздновать свой великий праздник «Казачьего Освобождения».
Весна давала о себе знать. Уже подсохла земля, и солнце приятно грело по-весеннему, словно приветствуя своими нежными лучами правое дело казаков. Конную сотню расшсватцев возглавлял их станичник и наш старейший кавказец войсковой старшина Зеленин*. К прибывшим вышел начальник восставших — мощный, скуластый, с черною бородкою «надвое» Ловягин, сопровождаемый почетными стариками станицы Кавказской. Все, кроме Ловягина, были с винтовками в руках. Длинные седые бороды, костюмы разных покроев, но все в папахах. Видно было, что только крайняя необходимость заставила этих людей взяться за оружие, чтобы отстоять свое казачье право.
Впереди этого роя стариков, непосредственно за Ловя-гиным, с большим белым хлебом и солонкою на нем — широко шагая, шествовал великан-казак, Илья Иванович Диденко. Если кому-то нужно было бы писать картину «Илья Муромец», то надо было взять Диденко. Роста высоченного. В косую сажень плечи. Грузная, но не обремененная дородность. Черный, как смоль, с небольшою густою бородою. Стройный и красивый. При этом — доброе сердце. Его знали очень многие в станицах. Он служил в Конвое Его Величества Императора Александра Третьего. В фигуре и в лице — двойник своего Государя. И Император, в своих выездах за границу — всегда брал с собой урядника Диденко, словно этою колоритною фигурою казака-велика-на давал знать иностранцам о всей мощи российской. И винтовка на нем, брошенная на погонный ремень на правое плечо, дулом вниз, по-охотничьи — выглядела на его громадной фигуре, словно трость.