Были схвачены старики — хранители духовной станичной казачьей жизни, старые конвойцы-урядники эпохи Императора Александра Третьего — Севостьянов, Диденко, Наумов Изот и урядники — Мишнев Михаил, Чаплыгин Гавриил. Их расстреляли в Романовском в тот же день.
Спасаясь, очень многие бежали на восток, в ближайшую станицу Темижбекскую. Красные яростно искали сотника Жукова, но не нашли. В Темижбекской схватили нашего командира 1-й бригады полковника Георгия Семеновича Жукова, который никакого участия в восстании не принял. Но достаточно было звука этой ненавистной для красных фамилии — Жуков, как оказался расстрелян совершенно невинный штаб-офицер. Он был родной брат известных на Кубани полковника Семена Семеновича Жукова и флигель-адъютанта Государя Императора Николая II, офицера Конвоя Его Величества есаула Жукова, застрелившегося на фронте во время 1-й Великой войны.
Для Войсковой Истории должен подчеркнуть, что — сотник Алексей Тимофеевич Жуков, состоявший тогда обер-офицером при атамане Кавказского отдела полковнике Репникове, был одним из самых активных руководителей Кавказского восстания.
В Темижбекской был арестован бежавший туда и наш полковой делопроизводитель, надворный советник Трофим Семенович Чирсков, родом терский казак. За пышную бороду красные приняли его «за генерала» и потому придумали ему особенную смерть: привязав к буферу вагона, накатили на него другой и... живьем раздавили совершенно невинного человека, к тому же человека тихого, робкого и исключительной доброты.
Там же был расстрелян коренной казак, войсковой старшина Попов, офицер 1 -го Кубанского полка и командир взвода темижбекской сотни в моем конном отряде. Поручик Важенский, из очень почтенной семьи нашей станицы, красивый и скромный молодой человек, боясь попасть в руки красным, бежал к Кубани и на ее берегу застрелился...
Казак Козьминов станицы Темижбекской, что сломал ногу, рубя телеграфные провода на разъезде Рогачевском, и оставленный в больнице в Казанской, был прикончен штыками при перевозке его в Романовский на военно-революционный суд... Остальных жертв красного террора не помню и не знаю.
Трагедия в пашем семействе
После поражения — паника в нашей станице, в Стане главных сил, была полная. Ненавистный красный враг уже обстреливал ее шрапнелью, совершенно неслыханным и невиданным оружием для женщин и детей, поэтому семьи казаков, наскоро связав «узлы необходимого», устремились на восток и в степь, боясь разгрома и убийств со стороны красных. Все это было и в нашем семействе. Кстати сказать, двор нашего отца находился в непосредственной близости от станичной крепости.
— Сыны, сыны!.. Только не попались бы живьем! — так рассказывала потом наша мать, взывал отец. И, отправив ее, нашу мать, с тремя дочурками-подростками на линейке на восток, — держал в седле Андрею-сыну его строевую кобылицу, и... сам попал живьем в руки красных.
С матерью нашей он условился, что она будет ждать его у двора «сватов Жуковых», на востоке от станичной площади, и уже оттуда двинутся в Темижбекскую. Но... наша добрая и слабовольная мать...
— Поспешим, сватушка, в наш сад над Кубанью под горою... а сват (т. е. наш отец) — он догадается, куда мы убежали, и найдет нас, — так уговорила ее свекровь нашей старшей сестры Марии. И они, две семьи, двинулись под гору, в их далекий фруктовый сад перед самым правым берегом Кубани.
Отец с последним станичным атаманом и соседом, старшим урядником И.В. Виноградовым, скорым шагом шли на условленное с матерью место встречи, чтобы вместе бежать на Темижбек, но... не нашли ее там. Наверное, не дождавшись, тронулась самостоятельно на восток с толпою других, решили они и быстро двинулись в том же направлении по длинной улице, ведущей к Темижбекской станице. И уже на окраине ее из переулка выскочил красный патруль и арестовал их. Почему — неизвестно, но бывшего атамана он отпустил, а нашего отца препроводил к броне-поезду, стоявшему у западной окраины станицы. И между начальником красного карательного отряда, бывшего на бронепоезде, и нашим отцом произошел такой диалог:
— Ты есть Елисеев? — отец ответил утвердительно.
— Это твои три сына-офицера? — отец ответил, также утвердительно.
— Ну... иди!.. Ты свободен... — коварно сказал он, Романовского хутора мужик, «Сережка-портной». И когда отец отошел от бронепоезда — он выстрелил ему в спину, но ранил в ногу и отец упал... Тогда он подошел к нему и в упор выстрелил в голову... Пуля пробила череп и осталась в голове. Наш дорогой отец был убит наповал...
Так рассказал машинист бронепоезда, когда белые войска заняли нашу станицу и хутор Романовский. На второй день 70-летняя его старушка мать, наша бабушка, с 30-летнего возраста вдова, взяв костылек и заплетаясь своими износившимися в работе старческими ногами, плетется на далекую окраину станицы, чтобы найти тело любимого и единственного сына. Все запуганы... все попрятались или убежали из своих домов в степь, но ей... ей теперь все равно...
Вот и свежие могилки за железнодорожным полотном. Их много. И это не могилки, а небольшие насыпи поверх погибших казаков. Здесь пострадал вчера взвод темижбек-ских казаков, высланный из Казанской от конного отряда, для выяснения, — что же происходит в главных силах? Не зная о случившемся в Кавказской — хорунжий Маслов напоролся на красный бронепоезд...
Заскорузлыми от старости руками — она разрывает одну, другую, третью могилку... Лежат окровавленные казаки, но ее сына нет. А чтобы вороны не выклевали бы казачьи глаза, старушка заботливо присыпает их землею и разгребает следующую могилку. В четвертой — два тела. «Он!.. Он, мой родной, любимый и единственный сыночек» — залилась старушка горючими слезами.
Сирота с 16 лет. Отца его так же убили разбойники в степи. Отбыв 16 лет царской действительной службы в Закавказье, участник Турецкой войны 1877-1878 гг. Перенес Баязет-ское голодное сидение в той войне. Вернулся домой. Только бы работать и поправлять хозяйство после станичного пожара и долгой своей службы, и вот... злые люди убили его...
Вот и его сын. Учил детей. Дал своему Отечеству на войну трех сыновей-офицеров. И за это — красные убили его...
Лежит мертвый бородатый казачина, и почему-то блаженная улыбка застыла на его устах. Как глубоко верующий человек — он, видимо, молился перед смертью, так как пальцы правой руки сложены для крестного моления. Пулей пробита нога, и лишь маленькое входное отверстие в висок, прекратившее ему жизнь в его 50 лет...
И плетется вновь старушка назад, домой, «за линейкой», чтобы привезти дорогое тело в дом и похоронить по-христиански. Кругом тишина. Улицы пусты. И лишь встречающиеся злые собаки на улицах да красногвардейцы на реквизированных казачьих строевых лошадях нарушали покой мертвой станицы. Но ей теперь все равно...
Горе в нашем семействе тогда — трудно описать. Где были мы, два брата, Жорж и я — и что с нами? — им не было известно. Старший брат Андрей — где-то укрылся. В доме — две беспомощные старушки да три наших сестренки-подростка. Кто утолит печаль вот их?!
Тело отца привезли в дом. Омыли и положили в гроб, в зале на столе. В семействе, глубоко верующем в Бога, должна быть священная тишина и церковный лампадный запах. Говорить громко в доме — считалось кощунственным перед гробом отца. Непереставаемые слезы и плач всех.
На третий день, в глухую полночь — вдруг громкий требовательный стук в наши массивные ворота, наглухо запертые на засов. «Вновь обыск»... — решили терроризированные «пять душ», старых и малых, осиротевших женщин. Они боятся и не выходят на стук. Но он повторяется громко, нетерпеливо, требовательно. Как глава дома — на парадное крыльцо вышла бабушка.
— Федюшка уби-ит!. — заголосила она.
В доме паника и новый удар. То «бил копытами» в ворота мой злой нетерпеливый рыжий конь Орлик, прибежавший в свой дом без седла и без уздечки... Где он был в эти три дня? Кто снял с него седло и уздечку? Откуда он бежал домой? — все это осталось загадкой для всех. Но женщины, с нашим отцом в гробу в доме — иначе и не могли понять, что конный отряд разбит и его начальник убит, ежели прибежал его конь домой.