В этот момент полуоткрытые двери собора распахнулись, пропуская отряд солдат.
— Именем короля вы арестованы! — сказал офицер.
Монахи расступились, и старец, прижимая к груди дароносицу, сделал несколько шагов вперед. Он улыбался. Кто осмелится прикоснуться к нему, держащему в руках святыню?
Солдаты в нерешительности остановились. Они были испуганы. Перед ними стоял архиепископ, представитель бога на земле, воплощение высшей власти, и белая борода его струилась по позолоченной крышке дароносицы.
— Ну же! — крикнул офицер и толкнул одного из солдат к архиепископу.
Монахи, увидев, что офицер не шутит, бросились на солдат, и в соборе началась нелепая, беспорядочная драка, в которой развевающиеся сутаны хлестали по латам, стучали каблуки по каменным плитам собора и проклятия солдат смешивались с вскриками разъяренных монахов.
И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все замерло: об пол тяжело ударилась выбитая из рук архиепископа дароносица. Ее нечаянно в пылу свалки вышиб из рук архиепископа солдат.
Невиданное кощунство! Несколько мгновений никто не смел двинуться с места, ожидая, что разверзнутся небеса и раздастся глас гнева.
Потом короткий крик, и на пол упал, обливаясь кровью, солдат, виновный в кощунстве. Он вспорол себе живот мечом.
И все сразу пришли в себя. Офицер направился к архиепископу, архиепископ быстро нагнулся и снова подхватил дароносицу… Офицер остановился.
Потом подозвал к себе солдата и велел ему бежать к губернатору и сообщить о событиях. Отряд остался в соборе.
Две группы — одна в латах, вторая в сутанах — стояли друг против друга над трупом самоубийцы. Два гонца почти одновременно достигли губернаторского дворца, где де Коркуэра с иезуитами ждал сообщений с «поля боя». Первый — из собора. Второй — с сообщением о том, что в городе вступило в силу распоряжение архиепископа: отныне в Маниле не будут ни отпевать, ни крестить, закроются церкви и двери монастырей… Пусть же Манила и ее губернатор останутся без бога. Священнослужители забастовали.
Ах, так! Губернатор не намерен уступать. Что ж, архиепископ пустил в ход свой последний резерв. Главное сейчас — не пасть духом и не допустить, чтобы перепуганные солдаты переметнулись на сторону церкви. За офицеров губернатор не беспокоился — они отлично понимали, за что ведется борьба, и цели губернатора были их целями.
— Отряду оставаться в церкви и ждать, пока архиепископ сам выронит от усталости дароносицу. Глаз с него не спускать ни на минуту! Он старик — долго не выдержит.
Старик дотянул до утра. С рассветом он пошатнулся, упал на руки подхвативших его монахов, а дароносицу взял один из августинцев. В ту же минуту усталый и обозленный офицер подошел к архиепископу и не особенно вежливо взял под локоть.
Так архиепископ филиппинский попал в плен к светским властям. Архиепископа вывезли на остров Коррехидор, у входа в Манильскую бухту. Город остался без бога. Не звонили колокола, не служились требы. И только в дни больших праздников открывались двери собора и временно введенный в должность губернатором иезуит служил мессу. На большее даже иезуиты не осмеливались. Неизвестно было, что скажет Мадрид.
Губернатор продолжал готовиться к походам, архиепископ продолжал сидеть под арестом на острове и распространять через монахов слухи по городу, что губернатор не кто иной, как посланец дьявола.
Наконец пришло письмо из Мадрида. Писал сам король.
Никогда еще ни один архиепископ не получал от христианнейшего из монархов такого разноса, как архиепископ Филиппин. Король грозил самыми строгими карами, если архиепископ не смирится и не уступит губернатору.
Королю были нужны деньги. Он ждал их от губернатора, а не от архиепископа.
Прибытие письма и победа губернатора (а вместе с ним и иезуитов) совпали с получением других известий. На этот раз не таких приятных.
Гарнизон прибрежной крепости упустил флот султана Кудрата, который под водительством его верного помощника Тагала вышел в открытое море, разгромил миссии «а берегах, захватил в плен монахов и обращенных в христианство филиппинцев, потопил несколько торговых джонок. В Маниле началась паника. Кудрат был непримиримым врагом испанцев. Не значит ли эта вылазка, что Кудрат чувствует себя настолько сильным, чтобы начать войну за Филиппины?
Губернатор был в ярости. Он решил первым делом сменить гарнизон крепости. И послал туда своего духовника Барриоса и другого иезуита, Марчелло Мастрилли, личность по-своему замечательную и известную в Маниле.
Марчелло был рядовым иезуитом в Риме, ничем особенным не выделялся. Но надо же было так случиться, что на голову ему упала лестница да так сильно стукнула иезуита, что у того отнялся язык. Опасались, что иезуит умрет. Но как быть — он же не может исповедаться! Не божья ли это кара за неизвестные прегрешения? Возможно, такие прегрешения и были. Так или иначе, Мастрилли знаками попросил снять со стены портрет уже канонизированного и причисленного к лику иезуитского миссионера Франциска Ксавье и положить рядом с ним. По тому, как шевелились губы иезуита, по тому, как обращал он свой взор к портрету, всем стало ясно, что он дает обет в случае выздоровления отправиться по следам святого Ксавье… И случилось так, что иезуит поправился и через несколько дней заговорил.
В Ватикане протрубили о новом чуде. Иезуиту ничего другого не оставалось, как выполнить обет. И он отправился в Японию. По дороге корабль затонул, и пассажиры выбрались на берег Филиппин. Появление в Маниле человека, исцеленного таким чудесным образом, произвело сенсацию. Все хотели познакомиться с ним. Иезуита наперебой приглашали в лучшие дома. Так он и застрял в гостеприимном городе, не торопясь отплывать в Японию, где так легко кончить жизнь заурядным мучеником.
И вот для укрепления духа гарнизона глава иезуитов предложил послать миссионера в крепость. Мастрилли же рассудил, что этот подвиг менее опасен, чем путешествие в Японию, и поехал в крепость вместе с подкреплением и новыми офицерами. Старых офицеров, как не справившихся с обязанностями, а заодно и старых капелланов-августинцев отправили обратно.
Флот Кудрата, возвращавшийся из набега, попал в засаду, устроенную испанцами (на этот раз гарнизон был начеку), и был почти весь уничтожен.
Это была неплохая новость для губернатора. Можно было начинать поход.
В феврале 1637 года из Манилы вышла флотилия, которой командовал сам губернатор. На кораблях более четырехсот вымуштрованных и отлично вооруженных испанских солдат, а также вспомогательные отряды союзников — покоренных князей. На берегу к ним присоединился местный испанский гарнизон.
В первом сражении Кудрат потерпел поражение и отступил к холмам, в свою горную крепость Магунданао.
Крепость Кудрата была трудным орешком. Губернатор знал это, но не жалел о том, что начал кампанию. Необходимо было проверить войска. Губернатор разделил армию на две части. Первую под началом командира гарнизона Гонсалеса отправил в обход холма, на котором находился Кудрат. Сам же решил наступать с фронта. По сигналу трубы оба отряда должны были броситься на штурм.
Подвел губернатора собственный отряд. Несколько солдат побежали вперед, не дождавшись сигнала. Губернатору пришлось раньше времени ввести в бой основные силы. Труба не помогла бы, потому что Гонсалес еще не завершил обходного маневра.
Штурм закончился неудачей. Больше того, Кудрат догадался, что в атаке принимали участие не все силы губернатора. А потому решил, что половина войск зашла к нему в тыл, откуда и надо ждать второго штурма. Посланные им разведчики подтвердили догадку. Два отряда стояли с двух сторон крепости.
И тут губернатор показал себя более опытным военачальником, нежели Кудрат. Он попытался поставить себя на место оборонявшегося султана и принять с его точки зрения наиболее правильное решение. Что оставалось делать Кудрату? Очевидно, разделить силы и половину их бросить к одной стене, половину — к другой, чтобы обеспечить защиту крепости против обоих отрядов.