- Не может, дорогой Леня! - воскликнул я весело. - Не может!
- А это хорошо? - заулыбался Брыжко, вероятно в предчувствии благоприятной для него перемены
- Думаю, неплохо, - ответил я, догадываясь, в чем дело.
К моменту выписки Леонида Брыжко из госпиталя слезно-носовой канал оставался непроходимым из-за отека окружающих тканей, а не рубцовых (необратимых) изменений. Отек рассосался, и просвет открылся. Проходимость восстановилась. Лекарство, пущенное в глаз, стало попадать в нос. Если бы канал был зарубцован, проходимость его не восстановилась бы! Это было для нас приятным открытием.
Выявившаяся неожиданная "мелочь" заставляла взять под сомнение "неизлечимость заболевания слезных путей".
- Действуйте, доктор! Будем рады возвращению Брыжко, - сказал командир полка Слепенков, выслушав мой доклад.
Я направил летчика в лабораторию авиамедицины ВВС КБФ, снабдив его медицинской и строевой характеристиками. Доктор Папченко (окулист) повторил наблюдение и послал Брыжко в отделение стационарной экспертизы при Первом ленинградском военно-морском госпитале. Предположение о функционировании слезопроводящих путей глаза подтвердилось. Первоначальная трактовка итогов лечения и заключение о негодности к летной работе оказались ошибочными. Вместе с Брыжко радовался и я: действовал, выходит, правильно.
Л. О. Брыжко за боевые дела после возвращения в строй удостоился трех орденов Красного Знамени и ордена Отечественной войны I степени. К сожалению, Леонид Орефьевич погиб в одном из боевых вылетов 13 апреля 1945 года, за 25 дней до конца войны. Он был последним из 77 летчиков полка, погибших за годы войны.
13 апреля 1943 года после выполнения боевого зада-кия садился на свой аэродром молодой летчик И. Л. Ремизонов. На моих глазах его поврежденный самолет упал, не дотянув до площадки каких-то двухсот метров. Санитарная машина тотчас рванула с места. В считанные минуты пострадавший оказался на руках у меня и медицинской сестры. Летчик был жив и в сознании.
- Выручайте, - простонал он слабым голосом, не будучи в состоянии выбраться из разрушившегося самолета.
В результате падения у Ремизонова, оставшегося невредимым в воздухе, оказался разбитым правый коленный сустав. Открытый перелом надколенника сочетался с переломом бедренной кости немного выше поврежденной чашечки. На проникновение раны в полость коленного сустава с несомненностью указывало истечение суставной жидкости - синовии. Имелись, кроме того, множественные ушибы тела, ссадины лица.
В данном случае главная опасность заключалась в высокой восприимчивости поврежденного коленного сустава к инфекции, что не исключало в последующем крайне тяжелого осложнения - гнойного воспаления в суставе. А это, в свою очередь, не только могло привести к ампутации ноги, но угрожало и самой жизни пострадавшего. Повреждение коленного сустава усугублялось переломом бедра в нескольких сантиметрах от раны сустава. Это делало перелом бедра тоже осложненным: открытым, хотя отломки и не выпирали непосредственно в рану.
Чрезвычайно важно было с самого начала принимать меры к предупреждению гнойной инфекции. Одна из важнейших предупредительных мер в этом смысле надежная транспортная иммобилизация - шинирование на время эвакуации с места происшествия в госпиталь. Вероятно, это было особенно важно в то время. Ведь тогда еще не было антибиотиков. Я хорошо помнил о том, как рассказывал нам профессор П. А. Куприянов (в годы войны главный хирург Ленинградского фронта), что введение транспортной иммобилизации во время первой мировой войны снизило в английской армии .смертность при огнестрельных переломах бедра с 65 - 90 до 12 - 20 процентов. Резко уменьшилось и количество ампутаций. Вот что такое надежное шинирование при открытых повреждениях коленного сустава и открытых переломах бедра.
Иммобилизация имеет и другое значение. Обеспечивая покой, устраняя дальнейшее (вторичное) смещение костных отломков, она, как уже отмечалось в примере с летчиком П. Г. Богдановым, предупреждает последующую травматизацию ими мягких тканей, сосудов, нервов и тем уменьшает поток болевых импульсов в центральную нервную систему, предупреждает развитие травматического шока.
Надо сказать, в годы Отечественной войны советские врачи были надежно вооружены представлениями об эвакуации раненых с поля боя (места происшествия) как об одном из очень важных слагаемых единого целого - этапного лечения. Эвакуация по всем правилам рассматривалась в этом единстве как важнейшая профилактическая и лечебная мера, не допускавшая погрешностей и просчетов.
Быстро оценивая характер повреждений и общее тяжелое состояние летчика, мы старались действовать быстро, без суеты и согласованно. Пока я и подоспевшие на помощь боевые санитары накладывали повязки на раны и шину, сестра ввела морфий, кофеин и камфару. Манипулировала она четко, следуя строгим правилам асептики (стерильности), успевая вовремя отвернуться, чтобы не позволить непрошеной слезинке упасть на ампулу, повязку или шприц с иглой.
Мы воспользовались транспортной шиной нашего соотечественника М. М. Дитерихса. Это - две деревянные пластины: одна из них располагается от подмышки вдоль туловища по наружной стороне поврежденной ноги до пятки, другая - по внутренней поверхности. К стопе прибинтовывалась еще одна деревянная пластина в виде подошвы. Весь этот жесткий каркас закреплялся специальной закруткой, брезентовыми ремнями и марлевыми бинтами. Поврежденная нога обретала надежный покой на время пути.
Пострадавшего тепло укрыли, дали лечебную дозу алкоголя и, не теряя времени, отправились в Первый военно-морской госпиталь. Той стремительности в хирургическом вмешательстве, что у Брыжко, здесь не было. К моменту прибытия в госпиталь состояние летчика не ухудшилось, сказалась своевременная первая помощь и бережная эвакуация по всем правилам военно-полевой хирургии.
В моем присутствии, как бывало нередко, под местным новокаиновым обезболиванием хирурги сделали операцию на коленном суставе, зашили суставную сумку, оказавшуюся, к счастью, разорванной ограниченно. Чтобы придать оперированной ноге нужное покойное положение, обеспечить постепенное вправление сместившихся отломков бедра и не получить укорочения ноги, воспользовались наиболее щадящим и безотказным способом - скелетным вытяжением.
Как и рассчитывали, рана сустава зажила гладко. К концу второй недели и отломки бедренной кости оказались в правильном положении. Это хорошо показывал рентгеновский снимок. Для удержания их в достигнутом положении в течение пяти-шести недель - до момента образования костной мозоли - применили гипсовую повязку.
События развивались по плану. Гипс сняли. Костные отломки надежно срослись. Однако нога, будучи вполне опороспособной, оставалась функционально совершенно непригодной - с ее помощью летчик еле передвигался. Она была намного слабее и тоньше здоровой из-за наступившей атрофии мышц. Самая же главная неприятность состояла в ограниченной подвижности в суставах. В коленном суставе движения почти отсутствовали. Все эти изменения не были неожиданностью для врачей, происходит это от продолжительного бездействия, длительного пребывания в гипсе. В отношении коленного сустава сыграло отрицательную роль и кровоизлияние в его полость, хотя и небольшое. В той или иной степени отмеченные осложнения при лечении переломов длинных трубчатых костей с применением глухой гипсовой повязки наблюдались всегда. Но с ними можно было бороться.
Летчика перевели в отделение механотерапии для лечения движениями; лечебной физкультурой, физиотерапией. Нормализовалось все, кроме сгибания в коленном суставе. Как ни бились, оно оставалось недостаточным. О полетах с такой ногой и думать не приходилось. У врачебной комиссии имелись все основания отказать летчику в годности к летной работе. Однако Ремизонов настойчиво утверждал обратное. Как доказать, что он прав? Доказать убедительно, аргументирование. Слова - это только благой порыв, они делают честь молодому летчику, но, как говорится, их к делу не подошьешь.