Пользуясь хорошим расположением Я. 3. Слепенкова, я спросил, было ли страшно видеть, как фашист послал в него пулеметную очередь.
- А как же! Только в воздушном бою некогда увлекаться этим чувством. Работы много. И требует она присутствия духа. - Немного помолчав, он добавил, оживляясь: - Понимаете, доктор, "страшно" - это, пожалуй, не то слово. Вернее сказать - боязно. Страх деморализует. Это недопустимо. А вот боязнь, наоборот, мобилизует. Это то, что надо. Это рабочее состояние летчика в бою. Там объективная диалектика проявляется так же четко, как и жестко: не ты врага, так он тебя. Поэтому не зевай, бойся упустить момент ударить первым...
Вернувшись на медпункт, я позвонил В. Н. Корневу. Примерно через час мы встретились в его кабинете на территории Лесотехнической академии. Главный умел поддерживать своих врачей. Он при мне же доложил по телефону командующему. М. И. Самохина мы знали как требовательного и взыскательного военачальника. Но он был и заботлив. Авиационные врачи чувствовали эту его черту. В интересах дела через В. Н. Корнева мы нередко прибегали к его вмешательству.
Я. 3. Слепенкову в приказном порядке запретил летать впредь до освидетельствования и решения врачебной комиссии.
- Пожинаю плоды собственной неосторожности со своим доктором, - сказал Яков Захарович, направляясь со мною в лабораторию авиамедицины.
- Служба, товарищ подполковник. Она не делает скидок на дружбу.
- Узнаю наставления неугомонного Феди. Как ни печально, в принципе вы правы, конечно, - согласился командир.
В итоге тщательного обследования у Слепенкова нашли выраженное расстройство вестибулярного аппарата. Вестибулярный аппарат имеет прямое отношение к представлениям летчика о положении его тела и самолета в пространстве, особенно в условиях слепого полета и при выполнении фигур высшего пилотажа. Я. 3. Слепенков вынужден был временно уйти с летной работы. Его перевели в Москву, в инспекцию авиации ВМФ.
Через год, отдохнув от боевого напряжения, восстановив здоровье, он снова появился в небе Балтики на страх врагам и к радости боевых друзей. О наших новых встречах с ним речь впереди.
Не просмотреть отклонений в состоянии здоровья летчика, своевременно и правильно отреагировать на них - такова была основная и далеко не простая задача авиационного врача в годы войны. Это был реальный, но трудный путь профилактики ранений, летных происшествий, потерь, поддержания боеспособности всего летного состава. Здесь надо подчеркнуть особенность суровых будней тех лет, заключавшуюся в том, что многие наши летчики, подобно Я. 3. Слепенкову, не всегда, когда следовало бы, жаловались на состояние здоровья по собственной инициативе. Охваченные страстью к полетам, боевыми порывами, они не хотели покидать строй даже временно. Предупредить такую неосторожность с их стороны было в первую очередь моим делом. При этом безотказными союзниками моими оставались товарищеская общительность и откровенные беседы по душам. Порой они давали не меньше любого специального исследования. О них трудно вспоминать без волнения. Вероятно, еще и потому, что они продолжают жить в памяти тех летчиков полка, которым довелось лично убедиться в их значении. Об одной из таких бесед приютинского периода 1942 - 1943 годов и обстоятельствах, ее вызвавших, расскажу подробнее.
Был у нас молодой летчик В. А. Горин, подававший большие надежды, особенно по части воздушной разведки. И вот с некоторых пор веселый и остроумный Вася Горин в чем-то изменился. В боевые полеты уходил с готовностью, но, как можно было заметить, без прежнего энтузиазма, с какой-то непонятной вялостью, возвращался раздраженным, даже злым. Казалось, не удовлетворен и успехом в полете, и даже высокой оценкой командира, словно что-то весьма досадное сдерживало и мешало ему оставаться самим собою. В часы досуга предпочитал слушать, а не рассказывать, лишь изредка улыбаясь, будто разучившись громко смеяться, как это было совсем недавно. Недоумевавшим друзьям отвечал неопределенно. И друзья решили, что Горин переживает неразделенную любовь. Называли и объект выдуманной любви. Вскоре, однако, до Горина дошел слух, что он якобы стал бояться летать. Честь и самолюбие летчика, несомненно волевого и отнюдь не робкого десятка, оказались несправедливо задетыми. Чтобы опровергнуть небылицу, он решил по-своему: не раскисать, покрепче взять себя в руки и во что бы то ни стало преодолеть причину замеченных в нем перемен. Не распространяться о ней и не давать новых поводов для дальнейших пересудов.
Я не замедлил вмешаться.
- Ничего особого, доктор. Показать нечего. Потому и говорить неудобно, а может быть, и незачем. Время фашистов бить, а не жаловаться, - смущаясь, начал Горин, когда мы, уединившись однажды, уселись поговорить дружески о его самочувствии.
- А если по существу?
- Головные боли донимают. Особенно на высоте и после полета.
- В каком месте?
- Больше всего лоб, надбровные дуга. Думал, шлемофон тесен или очки давят. Но нет. Временами трудно дышать носом. Иногда кажется, что ломит верхние зубы спереди.
Слушая Горина, авиационный врач не мог не подумать о воспалении придаточных полостей носа - лобных (фронтит) и верхнечелюстных (гайморит). Для летчика-истребителя заболевание особенно нежелательное, плохо поддающееся лечению. Иногда бывает причиной оставления летной работы, как это имело место С. А. Гладченко, о чем уже рассказывалось.
- Летать смогу и дальше. Мне бы таблеток каких, - продолжал Горин после непродолжительной паузы.
- Нет. Запутывать картину заболевания таблетками и запускать болезнь не годится. Летать тебе пока нельзя. Не станем сожалеть, что не выяснились твои жалобы раньше. Лучше будет, если начнем без проволочек действовать. Давай-ка, Вася, ляжем на обследование и лечение по всем правилам науки.
- В госпиталь? Ни за что! - протестующе повышая голос, отозвался Горин. А если ничего не найдут и останутся одни мои жалобы? Что тогда обо мне подумают? И без того слухи ползут. Да вы о них знаете.
- Не слухам, а тебе верю. Поверь и ты доктору, твоему тезке. Нет дыма без огня. Есть причины и твоих головных болей.
- Как же, некоторые уже "выявили". Полеты, видите ли, устрашают...
- Ты снова о том же, хотя отлично понимаешь, что это не так.
- Не только понимаю, но и докажу делом.
- Не сомневаюсь. Но прежде надо вылечиться. Доказывать в воздухе с головными болями, как у тебя, нельзя. Разве не так?
Горин промолчал.
Объясняя мои предположения о возможном у него заболевании, я отметил, что полеты сами по себе еще не причина. Ведь у других летчиков ничего подобного нет. Однако полеты обостряют причину: с высотой барометрическое давление падает, воздух в придаточных полостях расширяется и давит на воспаленную слизистую стенок, вызывая или усиливая боли, продолжающиеся некоторое время и после полетов. Закончил я довольно безапелляционным предположением:
- Специалисты по уху, горлу и носу уточнят, что к чему, и непременно устранят причину твоих головных болей.
- Мне только это и надо. Вы поверили, что я не выдумываю, верю и я вам.
- Ну вот и договорились.
После доклада в тот же день командиру полка Горина направили в госпиталь. Диагноз, конечно, подтвердился. Летчика успешно оперировали. Головные боли исчезли бесследно. Репутация Горина была восстановлена. Учитывая его перспективность как воздушного разведчика, В. А. Горина перевели в специальную разведывательную авиачасть. Там он отличился на разведке и 15 мая 1946 года был удостоен звания Героя Советского Союза (у В. А. Горина 360 боевых вылетов, из них 110 особо важных и результативных - на дальнюю разведку. Сбил 4 самолета врага лично и 3 - в группе).
Полковник запаса Василий Алексеевич Горин живет в Ленинграде, работает в Аэрофлоте. До сих пор хранит добрую память о медиках, вернувших ему возможность летать.
На встрече ветеранов 9 мая 1978 года с трибуны клуба в поселке Мурино, где увековечены имена многих наших погибших летчиков, он с полным правом говорил о том, что в воздушных победах большая доля труда тех, кто обеспечивал полеты, кто неусыпно стоял на страже здоровья летчиков, их боеспособности. В качестве примера рассказал свою историю, о которой читатель уже знает. Он сказал, что без своевременного участия в его судьбе доктора полка он, летчик Горин, не выступал бы сейчас здесь. И уж конечно, не имел бы тех знаков отличия, которыми его удостоила Родина.