Не смейтесь. Для управления куклами пользуются нитками, но у каждой нитки два конца, и случается, что кукольник судорожно зацепляется за один из них. И нитка помогает ему удержаться на ногах.
Все шло по-прежнему. Вечером состоялось торжество. Специальное представление в нашу честь: камбоджийский балет. Живые аспары, обернутые в тяжелую парчу, с золотыми коронками на головах, напоминающими пагоды. Они делают те же движения, что и каменные танцовщицы на ангкорских рельефах, но там эти на казались гораздо живее, теплее. Парадно одетым членам государственного ансамбля не хватает естественной гармоничности небесных балерин. Поза на одной ноге, производящая впечатление мгновения, выхваченного из вихря движения и запечатленного в камне, превращается в самоцель, длится целые минуты. Танец становится просто грациозным переходом от одного такого на к другому, от живой картины к живой картине. Остановиться, устоять с минимальным колебанием на одной ноге, вероятно, очень трудно. По разве все трудное обязательно прекрасно?
А может быть, человеку, когда он печален, не следует смотреть балет?
Я прошу красивых танцовщиц Камбоджи, да и всю эту страну, извинить меня. Они не виноваты в том, что меня там постигло, зачем же смотреть на них омраченным взглядом?
Лучше продолжать свой путь. Из Пном-Пеня нельзя позвонить в Прагу, но из Калькутты можно. Не удивляйтесь, что я уже думаю только о Калькутте. Мы прощаемся с камбоджийскими друзьями и увозим полученные подарки и гору цветов. Сохраним же о них хорошие воспоминания… О, Ангкор…
Мы снова повторяем это слово, и вдруг оно трогает нас так же сильно, как когда-то «утерянный рай человечества» в стихах Махи. Произнесенное среди французской фразы название Ангкор звучит почти так же, как encore — еще, опять. Ах, увидеть бы еще раз Ангкор таким, каким мы увидели его впервые, — с шелестящей тишиной над головой, с тренирующимися обезьянками.
Прочь отсюда…
Самолет компании «Air France» стартовал перед вечером, первая звезда поднялась слева над зарей. Теперь мы летели прямо по направлению к дому. Через сто пятьдесят минут будет Рангун, еще через сто пятьдесят минут Восточная Индия. Стюардесса подала настоящую парижскую еду, папка, в которой лежало меню, была украшена акварелью с изображением Эйфелевой башни зимой — с обнаженными серо-коричневыми деревьями, среди которых то тут, то там мелькало красное пальто женщины или ребенка.
Самолет направлялся в Европу, но нам надо было выйти в Калькутте. Там нас ожидали знаменитый отель «Great Eastern», серия спектаклей и святки на чужбине.
Такой отель нечасто удается увидеть. Старый, с налетом старинной благопристойности, на его визитной карточке кроме прочих титулов стоят слова: «Shikari’s rendez-vous»; это означает, что он был местом встречи лордов, охотившихся на бенгальских тигров. Здесь сотни комнат, коридоры шириной с улицу — четыре метра от стены к стене. В полы боковых коридоров вделаны огромные решетки, сквозь которые видны верхние и нижние этажи. Сделано это во избежание духоты, чтобы воздух мог циркулировать по всему дому. В коридорах, как, впрочем, во всех отелях на востоке, полно белых ребятишек. Да и куда родителям девать их? И вот они с утра до ночи играют там, с невероятным грохотом катаются на игрушечных автомобилях, перекликаются с этажа на этаж через решетки в полу, разбивают хоккейными клюшками плитки полов и шайбами выбивают стекла.
В том, что здесь есть дамская и мужская парикмахерские, читальня, два бара, танцевальный зал и несколько ресторанов, пет ничего особенного, но то. что к ресторану вы идете по целой улице магазинов, кажется уже странным. В них продают все необходимое путешественникам, а также ковры, художественные изделия, старинные вещи. Из магазинов веет крепким ароматом мускуса и ладана, в дверях стоят смуглые торговцы, подымают сложенные для приветствия руки, предлагают свои богатства. Улыбаются нам, как знакомые. А разве это не так? Вы проходите по этому базару по меньшей мере шесть раз в день, направляясь в ресторан и обратно. А сколько раз проходил я? Здесь находилась телефонная станция отеля, она могла каждую минуту дать мне разговор с Прагой. Но вы знаете, как загружены линии накануне рождественских праздников, и потому это было непросто. Порой я предпочитал даже не уходить, часами просиживал среди мускуса, улыбок, ковров и антикварных вещей. Я уже знал, как открывают эти магазины по утрам, по скольку замков снимают с них владельцы, знал, как их в десять-одиннадцать часов вечера закрывают. Междугородные разговоры прекращались в двадцать четыре часа, но я ждал еще минут пятнадцать — а вдруг? Лишь на третий день меня соединили через Лондон. Слышишь меня, Прага?