В Ангкоре жара, но люди от нее страдают не меньше, чем от мороза. Бороться с комарами, болотами и девственным лесом, ломать миллионы кубометров камня кирками, без динамита и орудий нашего времени, так же примитивно доставлять их на место, обтесывать, украшать каждый сантиметр поверхности рельефами и кружевной резьбой… От всего этого со временем угаснет любой патриотизм.
Постройку, может быть, и доведут до конца, но затраченные на нее усилия не будут возмещены полученным удовлетворением. Ангкорские короли перегнули палку: они перешагнули за пределы человеческих возможностей, и народ возмутился. Его перестало радовать то, что создавали строители. Не только потому, что храм его не кормил — он уже не грел сердца. Народ бросил его и ушел.
Ушел так же, как ушли — приблизительно в то же время — юкатанцы от своих излишне великолепных храмов в Чичен-Ице, как до того ушел от своих каменных драгоценностей народ из Копана и Квиригуа, из Боробудура и Лоро Джонгранга.
Но доведем до конца наше сравнение. Наши граждане горячо любят Национальный театр. Слепа ли их любовь? Будет ли она автоматически длиться вечно? Хорошо помню тридцатые годы, когда я приехал учиться в Прагу. Прогрессивная молодежь любила тогда театры Д34 и Освобожденный, это были ее театры. Не случайно Э. Ф. Буриан написал над своей сценой: «Нищие себе». Золотая часовня над Влтавой принадлежала другим. Какое дело было нам до вздохов сентиментальных мещан, наслаждавшихся ею? Если бы от нас зависело составление государственного бюджета, Национальный театр не получал бы тогда ни кроны, мы относились к нему с полным безразличием.
И все-таки в 1880 году этот театр действительно был детищем народа. Никакие жертвы не были слишком тяжелыми, никакой пожар не мог превратить его в руины. Любовь народа не слепа, чехи имели основания любить символ своей национальной самобытности, он обладал для них магической силой. Но если Национальный театр когда-нибудь снова забудет о своей функции, как это было, например, в тридцатых годах, ничто не спасет его, он опустеет. Ангкор был гораздо больше, а что от него осталось?
ПРЕКРАСНЫЕ КАМНИ
О, Ангкор!
Пожелания моих товарищей сбылись. Ангкор осчастливил нас камнями, прекрасными камнями, морем прекрасных камней и не одних только камней.
Мы неожиданно очутились в девственном лесу. Это был настоящий девственный тропический бор, обвитый веревками лиан, с целыми кустами зеленых паразитов на нижних частях ветвей, лес жаркий и высокий. Я мог наконец сказать своим друзьям: «Вот вы и у цели! Вы все время требовали настоящих джунглей, получайте их! Образец всех занавесов к «Волшебной флейте», всех картинок на школьных стенах и в книгах, формировавших нашу мечту о сказочной сцене, где разыгрывались приключения Маугли и Тарзана. Вот они перед вами, вслушивайтесь в их дыхание!»
Наш капельмейстер поднял палец и, прошептав: «Да! Это ми второй октавы», определил звук, который непрерывно стоял в воздухе, не снижаясь и не повышаясь, — стрекотание цикад, их бесконечное и-и-и-и-и-и.
В симфонии Хиндемита о Матиссе есть место, где после отчаянной борьбы с демоном наступает тишина, полный покой. Эта тишина выражена там таким же высоким, шелестящим и-и-и. Я не обладаю абсолютным слухом нашего капельмейстера и не отважился бы сказать, что Хиндемит применил там это ми ангкорских цикад, но воспринимал его именно так: тишина. Изумительная, сладкая, целительная тишина после борьбы с демоном. Возможно, вы улыбнетесь, скажете, что я преувеличиваю. С каким демоном мог встретиться ваш разговорчивый автор? Да и в моде ли они еще? Демоны!