Выбрать главу

Максим Петрович был рад сделать публичное заявление — при местной и районной власти, при народе — кое-кто из сельчан, завидев начальство, подошел узнать, что происходит. Конечно, запоздали они со своей помощью, но зато уж будет она теперь ударной. Сам секретарь ведь решение выносит.

— Матрена Афанасьевна, выделим вам мы делянку леса, колхоз заготовит бревна, поставит сруб и сюда, на место, перевезет.

— Э, милые! Начальники хорошие! — пропела сдобная тетушка, прибежавшая прямо в домашних тапочках и халате. — Все это уже делается. Да быстро-скоро, не то что у вас в райисполкоме.

Все трое с удивлением уставились сначала на толстуху, затем на хозяйку.

— Да к батюшке я к нашему сходила, — объяснила Деева. — Люди посоветовали. А батюшка долго рассуждать не стал, после молебна к прихожанам обратился — помочь, дескать, ближнему надо, рабе божьей Матрене. И надо же — на другой день после работы чуть не полсела на делянку вышло. Идет работа. К концу лета дом обещают.

Зорин не знал, куда от стыда глаза деть. Вот так поп, вот так батюшка! Оперативный мужик, сразу смекнул — с амвона к старушкам обратился, а те призыв по всему району разнесли. Да разве русский человек на призыв о помощи не откликнется? А доброе дело попу в актив занесут. Ну, Зорин, ну, партийный вожак — цыгане тебя вокруг пальца обвели, теперь вот поп опередил. Но не будешь же прилюдно объяснять — что к чему. Хоть и неохотно, но сказал Максим Петрович:

— Ну и хорошо, Матрена Афанасьевна! Сруб у вас будет. А мы другим поможем — доски, шифер, кирпичи, стекло — все райисполком выделит. Так, Иван Евдокимович?

— Так, так, — выпалил Проскурин, опасаясь встречаться глазами с секретарем. И поспешно добавил: — Из фонда помощи ситец дадим, сапоги кирзовые.

По дороге домой Максим Петрович все больше молчал. День, начавшийся для него на такой светлой ноте, вдруг потускнел, стал неуютным. «Сапоги кирзовые! — восклицал он мысленно. — Сапоги-то мы ей дадим. А вот сумеем ли вернуть веру в то, что Советская наша власть, она не только народная, но и для народа. Как легко выбить у человека эту веру. Вот ведь и с Ланиной чуть не напортачили. Чуть не убили в ней веру в порядочность людскую бесцеремонным вмешательством в святая святых — личную жизнь». Вновь поплыл перед ним образ молодой, сияющей матери с младенцем на руках, но тут же вспомнил он другую мадонну — в галошах, в старенькой телогрейке. Почерневшая от невзгод Деева, а рядом — четверо ребятишек. И глаза — огромные, всепрощающие. Нет в них ни гнева, ни осуждения — ко всему притерпелись эти глаза.

Это-то и угнетало больше всего Максима Петровича. Кто, как не они, вожаки партийные, должен заставить ожить такие глаза, засветиться. А они вон что, батюшке позволили… И вдруг пришла странная, ниоткуда не вытекающая мысль — а вот если бы рассказать все это Ланиной! Как бы рассудила она? Что сказала? Или, может, как и жена его, отмахнулась? «Да ну тебя, Максим, с твоими заботами! У меня своих хоть отбавляй».

— Разрешите?

Голос Ланиной заставил его вздрогнуть. Ну вот, надо общаться. А он так засмотрелся в окно, что и забыл переодеться, в спортивном же костюме — в этих трико со вздутыми коленками — как-то было не по себе. Раньше, когда они встречались, ему ни разу не пришлось смутиться за свой вид.

Ланина смотрела на него улыбаясь, радовалась, что с ним все в порядке.

— Вы молодец, Максим Петрович! А я, честно говоря, испугалась. Представляете, человек приехал подлечиться, отдохнуть и — на тебе! Грызу себя, ем поедом, что не сумела как-то иначе все устроить…

Максим Петрович слушал ее с недоумением, совсем не этими должны быть первые ее слова. О чем она? О каком самочувствии? Он робко позвал ее:

— Надя!

Надежда Сергеевна споткнулась на полуслове, взглянула на него виновато и молча опустилась на стул, положив руки на колени.

Максим Петрович подошел к ней, взял ее мягкую ладонь в свои руки и все так же тихо спросил:

— Ты почему так поступила, Надя? Я искал тебя. Ты ведь жизнь мне исковеркала. И почему молчишь — кто родился-то у меня? Дочь, сын?

— Дочь, — прошептала Ланина. — Светлана. — Она решилась, наконец, посмотреть Зорину в глаза. — Дед ты, Максим Петрович, по Светланке. А у меня внуков полно, у Сережи ведь тоже двое. Сережа инженером стал, Светка — докторша, как я. Ну а вы-то как, ведь у вас…

Максим Петрович чувствовал, что уходит Ланина от ответа, уходит от воспоминаний. Да и чего он, собственно, ждал — больше тридцати лет прошло с той поры. У нее иная жизнь была, и в этой иной жизни его место занял кто-то другой. Мысль эта показалась ему нестерпимой, и он решил тут же выяснить — так ли это?