Руки трясутся с такой силы, что я не замечаю, как валю на пол все тюбики, которые забыла убрать с раковины. Наклоняюсь, чтобы собрать всё, а когда снова распрямляю спину, отражение зеркала вижу не только себя. Нас двое. Я и Глеб.
– Попытка бегства не увенчалась успехом. – растягивает каждое слово, смотря на мои губы. – Или ты это сделала специально, зная, что я догоню?
– Максимум, что я могу сделать специально для тебя, это замарать руки, и вышвырнуть твою тушку из квартиры.
– У тебя появился новый уёбок?
– С чего ты взял, что он новый? Может, я просто не рассказывала о нем сестре. Да и какое тебе до этого дело?
– А он знает, какая ты сука? Знает, что в любой момент можешь переключиться на другого?
– Ага. Он в курсе. Ещё что-то скажешь или я могу идти?
– Значит, ничего не изменилось? По-прежнему трахаешься с двумя?
Господи, дай мне сил выстоять. Дай мне мужества не начать оправдываться. Дай мне твердости для того, чтобы не зареветь от обидных и неоправданных слов.
– Я с тобой тогда не спала.
– Ты правильно заметила «тогда». Собираюсь исправить свою оплошность.
– Мечтай.
– Мечтают – идиоты. А я уверен в своих словах. Если раньше, совесть крепко держала член в штанах, то сейчас её у меня нет. Сдохла.
Даже не знаю, пугают меня такие слова или нет.
– И ты решил взять то, что давно уже не твое? Думаешь, получится? Мамаев, взрослей. Не бывает так, как хочешь. Если я говорю тебе, что ты и пальцем ко мне не прикоснешься, то всё так и будет. Никак иначе.
Я пытаюсь отодвинуть его, чтобы наконец-то выйти, и пройти к сестре, которая, наверно, уже стала волноваться. Я так быстро вскочила и ушла, а через несколько минут стол покинул Глеб. Мне даже всё равно, что он там им наплел, важнее, что буду говорить я, если Настя с Сергеем застукают нас одних в крошечной ванной.
– Ты забыла, с кем имеешь дело.
Не успеваю вслух послать его, как чужие руки обхватывают меня, и резко придавливают к стене.
10. Глеб.
Какого хера меня бесит тот факт, что у неё кто-то есть?
Какого хера после этого, я готов своими руками разорвать мартышку на куски?
Она убегает, а я, ничего не говоря, остальным, на автомате иду по её запаху, в надежде, что как только увижу лицемерные глаза, мгновенно вспомню про всю ненависть и остыну. Ну, или остыну, после того как загну её и хорошенько присуну.
Я еще не понял.
Только вот всё выходит из-под контроля. Окончательно зверею, когда она подтверждает слова про нового ёбаря.
Почему?
Какого фига я так реагирую?
Единственным разумным объяснением своего дальнейшего поступка, считаю только одно: несправедливость. Мы были вместе почти год. Около двенадцати месяцев я просто держал её за руку, и как малолетка радовался мимолетным поцелуям. А перед другим она запросто оставалась голой. Где, блядь, эта чертова справедливость когда она так нужна?
Где отвращение, которое во мне было к Авериной?
В голове единственная фраза: «Трахни её и тебя отпустит». И я не понимаю, кто мне дает подсказки: разум, или стоячий член, который вот-вот разорвет мои штаны.
Дальнейшие мои действия смело списывайте на отсутствие мозга. Можете называть меня конченым психом. Впрочем, сейчас я таким и являюсь.
Прижимаю Майю к себе, и прежде чем она начинает сопротивляться, накидываюсь на её рот, просовывая в него свой язык.
Очнулась.
Пытается оттолкнуть, но мой локомотив уже хрен остановишь.
Пальцами с силой сжимаю её бедра, не сомневаясь, что оставляю синяки на белой коже.
«Остановись» – орет рассудок.
«Пошёл к черту» – огрызаются яйца.
Наглею, задирая, и так короткое платье на живот. Мартышка брыкается, до крови кусая меня за губу.
– Ненавижу тебя.
– С трудом верю.
– Я…
Снова затыкаю её рот.
На хрен слова. В жопу их. Всех в задницу. Мне даже похер на то, что за стеной находится ее сестра.
Мои пальцы касаются её трусов, и я рычу, ощущая, что она влажная. Да! Хочет! Хочет того же, чего и я. Даже радуюсь этому открытию. За изнасилование хоть сидеть не придется.