«От него ничего не добьешься, — решил Берден. — Все равно, нравится ему или нет, кому-то придется его допрашивать и ворошить его личную жизнь, если жена не вернется с последним поездом. И после того, как последний автобус зарулит на ночную стоянку в автобусный парк в Кингсмаркхэме».
— Вы осмотрели весь дом? Вот уже год, как Берден здесь работал, и каждый день проезжал мимо этого дома, причем дважды, но теперь никак не мог вспомнить, сколько в нем этажей — два или три. Он попытался сконцентрироваться и с помощью профессиональной способности воссоздавать в памяти когда-то зафиксированные внутренним видением предметы извлечь оттуда внешний облик дома, в котором находился. Итак, большое окно в гостиной, выступающее «фонарем», на первом этаже, над ним, наверху, два простых окна, да, и над этими еще два небольших окошка, прямо под изгибами нависающей шиферной крыши. «Уродливое здание, что и говорить, — подумалось ему, — нелепое и унылое».
— Я осмотрел спальни, — сказал Парсонс. До этого он нервно расхаживал по комнате, но тут вдруг остановился, его щеки порозовели, в глазах вспыхнула надежда, только на мгновение, и снова вернулся страх, и с ним прежняя бледность. — Может, она на чердаке? Упала в обморок, или с ней еще что там стряслось? — спросил он.
«Если бы она упала в обморок, так долго она бы на чердаке не оставалась. Другое дело, если бы у нее произошло кровоизлияние в мозг, или еще какой-нибудь несчастный случай».
— Непременно надо посмотреть там, — сказал Берден, — хотя, я думал, вы там все обшарили.
— Я покричал туда. Мы не пользуемся теми комнатами и поднимаемся туда редко.
— Пошли, — сказал Берден.
Свет в холле был еще слабее, чем в столовой. Малюсенькая лампочка струила бледные лучи на выцветшую от времени, когда-то розовую, плетеную дорожку под ногами и на линолеум, раскрашенный под паркет в темно- и светло-коричневую шашечку. Парсонс прошел вперед и стал подниматься по лестнице. Берден следовал за ним. Дом был большой, просторный, но сколочен из плохого дерева, недобротно и неумело. На площадку второго этажа выходили четыре двери; неказистые, они были обшиты фанерой безо всякой отделки и казались хлипкими; в обрамлении грубых дверных косяков они напоминали заколоченные окна брошенных домов.
— В спальнях я смотрел, — сказал Парсонс. — Боже правый, а она, может, лежит наверху, на чердаке, совсем беспомощная, одна! — и он указал на голые ступеньки, ведущие на чердак.
Берден поразился тому, что Парсонс сказал «Боже правый». Любой другой человек в таком случае сказал бы просто «Боже мой» или «Боже».
— Вспомнил, на чердаке нет лампочки, — сказал Парсонс.
Он вернулся в спальню на втором этаже и вывернул одну лампочку из люстры.
— Осторожно, смотрите под ноги, — сказал он.
На лестнице была кромешная тьма. Берден распахнул дверь, которую нащупал перед собой, и первым вошел на чердак. Он почему-то в тот момент был уверен, что найдет ее распростертой на полу без сознания, и торопился обнаружить пропавшую. Пока он поднимался по лестнице, он представлял себе, каким будет лицо главного инспектора Уэксфорда, когда тот узнает из его доклада, сколько времени она там пролежала, а Берден, который так долго находился в доме, даже не предпринял попытки сразу осмотреть чердак.
Ему в лицо пахнуло сыростью и холодом и запахом камфары. В комнате почти не было мебели. Берден смог различить очертания кровати. Парсонс неуверенно шагнул вперед и, встав ногами на полотняное покрывало, ввернул лампочку в патрон над кроватью. Лампочка была подслеповатая, как и те, которыми освещались нижние помещения. Слабый ее свет сочился сквозь дырявенький ветхий абажур, отражаясь желтыми зайчиками на потолке и некрашеных стенах чердака. Окна были без занавесок. В черном квадрате окна на мгновение вплыла холодная, яркая луна и снова скрылась за гребнем набежавшего облака.
— Ее тут нет, — сказал Парсонс.
Башмаки его оставили грязные следы на белом полотняном покрывале, больше напоминавшем саван.
Берден приподнял край покрывала и заглянул под кровать. Другой мебели в комнате не было.
— Поищем в другой комнате, — сказал он.
И снова Парсонс принялся вывинчивать лампочку из патрона, томительно долго, с тупым усердием. Их путь во вторую комнатку чердака освещало холодное сияние луны. Эта комнатка была поменьше и тесно обставлена. Берден открыл дверки стоявшего там буфета и осмотрел его внутренность, а затем заглянул в сундуки, приподняв их крышки. Сундуков было два. Он заметил, что Парсонс внимательно наблюдает за его действиями, и подумал, что, вероятно, в это время Парсонс, верный своему хобби, мысленно ищет аналогий в известных ему криминальных сюжетах и пытается вспомнить, что в таких случаях полицейские обнаруживают в старых сундуках. Оба сундука, которые открыл Берден, были битком набиты книгами, старыми книгами, которые редко, но до сих пор еще попадаются на книжных развалах.
Буфет был пуст, и старая бумага на его стенках отклеивалась, но Берден отметил, что внутри было чисто, не было ни пауков, ни следов паутины. Да, миссис Парсонс любила свой дом, она была домашняя женщина.
— Сейчас уже половина одиннадцатого, — сказал Берден, взглянув на часы. — Последний поезд приходит в час ночи. Возможно, она приедет с этим поездом.
— Она никогда никуда на поезде не ездит, — произнес Парсонс с неожиданным упрямством.
Они спустились вниз, немного задержавшись в спальне, где Парсонс опять ввинчивал лампочку в люстру, на свое место. В потемках крутая лестница была похожа на глубокий колодец, и было в этом что-то неприятное и пугающее. А между тем здесь все могло бы выглядеть иначе, если бы стены были побелены и дом поярче освещен. И пока Берден спускался по лестнице, он размышлял о женщине, жившей в доме, о ее ежедневных трудах, хлопотах по хозяйству, радении о чистоте линялого, затертого линолеума, попытках до блеска отполировать старые, пожухшие деревяшки.
— Просто не знаю, что и делать, — вздохнул Парсонс.
Бердеиу не хотелось идти в маленькую столовую с мамонтообразным буфетом, где на столе остались чашки с недопитым остывшим чаем. Кроме того, как раз к этому времени Джин должна была вернуться из кино.
— Попробуйте обзвонить ее друзей и знакомых по церкви, — сказал он, незаметно продвигаясь в сторону входной двери. «Знал бы Парсонс, сколько мужей сообщают о пропавших своих женах в полицию, и как невысок процент разысканных, найденных мертвыми где-нибудь в лесу или в поле, или в виде разрубленных останков в чемодане, а где живые — неизвестно…».
— Что вы, разве можно сейчас звонить? Уже поздно.
В голосе Парсонса прозвучало что-то похожее на возмущение, как будто усвоенное им раз и навсегда правило никому поздно не звонить было для него настолько незыблемым, что он не смел его нарушить даже в критический момент своей жизни.
— Примите две таблетки аспирина и попытайтесь заснуть, — посоветовал ему Берден. — Если у вас что-нибудь прояснится, позвоните мне. Полиция в курсе дела. Пока мы ничего не можем предпринять. Сообщим вам, если поступит информация.
— Что же будет завтра утром?
«Если бы он был женщиной, он упал бы мне на грудь и слезно стал просить остаться: «Умоляю, не уходите, я боюсь одна!»»
— Я загляну к вам по дороге в участок.
Парсонс стоял в дверях и смотрел ему вслед, долго, пока тот не дошел до середины улицы. Здесь Берден остановился и, оглянувшись назад, увидел темную фигуру на крыльце, бледное, испуганное лицо. Блики света из окна падали на медные поручни крыльца. Берден ощутил чувство беспомощности и стыда из-за того, что ему не удалось успокоить этого человека. Он помахал ему рукой.