Надежда опустилась на колени перед иконой Богородицы, висевшей в её комнате, и начала горячо молиться. Она просила у Пресвятой Девы Марии заступничества перед Господом Богом за свой дерзкий умысел, потому что поступала против воли родителей своих, разрушала семью и покидала мужа, сохраняя лишь имя сына в сердце своём. Она вглядывалась в икону, надеясь получить в ответ на собственные просьбы и мольбы хоть какой-то знак, но тих и задумчив был небесный лик Божьей Матери.
Долгая молитва прервалась, когда за окном послышался шорох листьев, стук копыт, храпенье Алкида. Это их конюх Ефим вёл жеребца на задний двор. Так Надежда договорилась с ним вчера, сказав, что хочет покататься верхом ночью, при луне, а матушка не позволяет ей этого. За услугу она обещала Ефиму пятьдесят рублей, сумму немалую, и он согласился.
Приказав конюху обовьючить лошадь по-походному, а потом идти с ней к Старцевой горе, Надежда сбежала на берег Камы. Здесь она оставила своё новое шёлковое платье, женское бельё, туфельки. Таким образом она хотела дать возможность Андрею Васильевичу отвечать на досужие расспросы знакомых и друзей в Сарапуле, а расспросов и толков будет предостаточно, она в этом не сомневалась. О том, куда в действительности исчезла старшая дочь, городничему всё равно расскажет конюх.
От берега реки Надежда поднялась по тропинке на гору. Ефим уже был там и ждал её с нетерпением. Ночь сделалась холодна. Алкид рвался у него из рук, пытаясь встать на дыбы, тревожно ржал. Надежда бросила последний взгляд на город её детства и отрочества, посеребрённый светом луны, на Каму, на обширные поля и густые леса за гладью реки. Полувсхлип-полувздох вырвался у неё из груди! «О родная земля!..»
Ефим и опомниться не успел, как молодая барыня, сунув ему деньги, вскочила в седло. Алкид, сразу успокоившись, с места пошёл в галоп. Конюх только сейчас подумал, что всё это вовсе не похоже на верховую прогулку под луной. Но разве догонишь бешеную лошадь и такого же сумасшедшего всадника?..
Дорога была залита лунным светом, и кусты за обочинами её казались вырезанными из бумаги. Алкид шёл размеренным, чётким галопом. Она дала ему полную волю, зная, что по равнине до леса надлежит им пройти четыре версты. Уж там, в чаще соснового бора, остановит Надежда доброго коня, потому что надо беречь его силы для долгого пути.
Лес надвинулся чёрной громадой. Могучие деревья сплетали свои кроны над узкой просёлочной дорогой и загораживали свет луны. Причудливые тени скользили по колее. Где-то за стволами деревьев мелькали огоньки, доносились гортанные голоса ночных птиц. Надежда перевела Алкида в рысь, затем в шаг.
«Это свобода... — думала она, опасливо вглядываясь в чащобу. — Это — моя мечта. Но нет здесь ничего ясного, хорошо различимого. Ещё можно повернуть назад и утром очнуться в доме от шелеста жасминовых побегов под окном. Только этого я не сделаю никогда...»
Филипп Дьяконов хорошо рассчитал время и расстояние. Он увидел Надежду утром 18 сентября. Она ехала шагом, вид у неё был усталый. Он тронул лошадь и выбрался из кустов на дорогу. Отсюда до деревни Семишки, где дневал казачий полк, оставалось три с половиной версты.
Он окликнул её, предложил остановиться сейчас у родника, сказал, что затем проводит к своей сотне. Ей и вправду хотелось умыться, сойти с лошади, чтобы немного размять мышцы, ещё не привыкшие к таким испытаниям.
Спрыгнув на землю, Надежда попала в его цепкие объятия. Один поцелуй ему удалось сорвать с её губ. А дальше все пошло не так, как задумал урядник Войска Донского. Дворянская дочь Надежда свет Андреевна оказала ему яростное сопротивление. Они катались по рыжей осенней траве молча. Но вдруг она отвела руки от груди, и он смог расстегнуть крючки на её чекмене.
Затем она как будто поддалась ещё больше, обняла его левой рукой. Дьяконов не видел, что при этом правую руку Надежда опустила вниз, к чехлу с охотничьим ножом, что был у неё под расстёгнутым чекменём. Он рванул на ней чёрный платок, жадно припал губами к шее, но в следующую минуту с воплем отшатнулся. Надежда ударила его обухом рукояти своего ножа прямо в лоб.
Не имела она намерения убивать обер-офицерского сына или калечить его. Хотела лишь остудить некстати вспыхиувшую страсть. Но, кажется, не рассчитала силы удара. Казак, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону и стонал. Между пальцами у него проступала кровь.
— Зачем... — ныл он, — зачем ты сделала это? Сама в саду встречала, сама разговоры разговаривала. Разве не люб я тебе? Скажи, не люб?!