Сама Анастасия Ивановна смолоду была очень хороша собой. В четырнадцать лет она, прельстившись красой офицерского мундира, бежала из дома отца, важного украинского пана, с ротмистром Полтавского легкоконного полка Андреем Дуровым, который был старше её на десять лет. В шестнадцать родила своего первенца — дочь Надежду — и много лет была счастлива в браке.
Закат молодости и утрата былой красоты доставили ей горечь необычайную. У Андрея Васильевича появилась тайная содержанка, прелестная восемнадцатилетняя мещаночка, дочка красильщика. Анастасия Ивановна узнала об этом благодаря сообщению одной из своих лучших подруг, и муки ревности отравили ей жизнь. Надежда её успокаивала. Она считала, что ревновать нечего, это — обычные мужские прихоти, о которых сама же матушка ей и рассказывала. Ведь не собирается отец разводиться, оставлять семью, детей. Наоборот, он стал их любить сильнее.
Вот такой всепоглощающей любви к сыну она не находила у мужа. Бывало, Надежда, услышав громкий плач в детской, покидала супружеское ложе, бросалась к ребёнку. Василий злился, надувал губы, говорил, что в детской спит няня, а место жены — рядом с мужем.
Он не принимал объяснений Надежды, когда она говорила, какое чувство испытала, первый раз увидев своего сына. Конечно, это была любовь, но крепко замешенная на страхе за маленькое существо. Его жизнь казалась ей похожей на тонкое пламя свечи. Один порыв ветра — и оно погаснет.
С этим чувством она целый год переходила от одного события к другому и радовалась, что пламя разгорается всё сильней. Ваня стал держать голову. Ваня начал ползать по ковру в детской. У Вани вышли два первых зуба. Ваня, держась за её руки, сделал первый шаг. Ваня пошёл сам...
Постепенно страх уступил место родительской любви, ровной, нежной, хотя и без крайностей, которые обращают её в подобие душевной болезни. Надежда поверила, что её малыш прочно обосновался в этом мире и сможет противостоять всем напастям. Он действительно был весёлым, подвижным и смышлёным ребёнком, почти никогда не болел.
Надежда вернулась к обычной жизни молодой светской женщины. Вела дом, принимала гостей, сама ездила в гости, участвовала вместе с мужем в тех развлечениях, которые позволяет себе небольшой российский провинциальный город.
Собственно говоря, и городом-то Сарапул стал не так уж давно. Только в 1781 году получил он план регулярной застройки, где три новые улицы располагались параллельно широко разлившейся здесь Каме, а десять других его улиц шли перпендикулярно реке. Первое каменное здание — пятиглавый Вознесенский собор — в Сарапуле достраивали при городничем Дypoвe. А многие и многие годы был Сарапул большим торговым селом, где жители промышляли земледелием и рыболовством, поставляя отличную стерлядь, или, по-местному, «сарапуль» — жёлтую рыбу, даже к царскому столу. Кормились они и судоходством, ибо был Сарапул главными воротами на водной дороге к промышленному Уралу. С апреля по октябрь чередою шли по Каме, задерживаясь на его пристанях, суда, груженные дровами, солью, железом...
В тот день Надежда поехала к своей подруге, дочери уездного казначея Аннете Макаровой, недавно вышедшей замуж. Затем побывала в лавке купца Корешева и с подарками, купленными там, отправилась к отцу. У Дуровых устраивали детский праздник по случаю дня рождения Клеопатры, тринадцатилетней сестры Надежды.
Домой она вернулась около шести часов вечера и в хорошем настроении. Но камердинер мужа Степан, отворивший ей двери, был чем-то напуган. Затем она увидела заплаканную Наталью с синяком под глазом. Из детской доносился громкий рёв Ванечки. И наконец, на лестнице, ведущей на второй этаж, появился Василий Степанович Чернов, злой и раздражённый донельзя.
— Сударыня, где изволили вояжировать? — начал он с высокой ноты, не ответив на её приветствие.
— У моей сестры день рождения, ты знаешь об этом. — Она сняла шляпку из желтоватой соломки, оставила в руках Степана светло-зелёное пальто-редингот и начала стягивать с рук бежевые перчатки.
— Ты покидаешь дом, никого не известив! А ребёнок тем временем...
— Je propose de discuter cette question dans votre cabinet[1]. — Надежда не хотела делать слуг свидетелями начинающегося скандала.
— S’il vous plait![2] — На лестнице он пропустил её вперёд, и, проходя мимо мужа, Надежда уловила запах вина.
В кабинете у него царил беспорядок. На полу рядом с опрокинутым стулом лежали осколки вазы. На столе — разорванные бумаги и чернильница, из которой вылились чернила.