Стрелы роем летели в тарелки, но безуспешно. Те немногие из них, что всё же долетали до какой-либо из них, просто отскакивали от их металлических панцирей как желудь отскочил бы от вековой сосны. Стрелы быстро закончились, и стрелки начали заряжать свои самострельные луки новыми, а войны в тяжёлых латах прикрывали их своими телами. Тщетно. Огненные иглы полетели одновременно из длинных трубок всех тарелок.
Латы и щиты, какими бы мощными и надёжными они ни казались, не спасали от страшного оружия врага. Поверженные Либры падали наземь. Два-три лучника успели скользнуть под кроны деревьев, но тарелки достали их и там. Недалы с дикими воплями в панике разбегались, стараясь тоже сначала укрыться под кронами, а затем просто драпая наутёк прямо в голую степь. Тарелки, впрочем, не преследовали их.
Всё происходило молниеносно. Иглы летели без промаха. В живых из Либров почти никого не осталось.
Мелай зажмурился. Ему на секунду показалось, что одна из огненных игл угодила в него, и он умер. Но он был очень даже жив. Погрузившись в новое видение, он как будто узрел окружающий мир истинно.
Тьма. Мельчайшие желтые точки, собранные в силуэты висящих в этой тьме тарелок, и чёрточки огненных игл, застывших в полёте. Мелай передвинул внутренний взор в сторону и перед ним возникли прочие объекты, тоже сплошь состоявшие из концентрации маленьких желтых точек. Он увидел Энхира, распластанного на земле под деревом. Видимо, тот пытался потихоньку уползти из зоны обстрела. Затем, чуть далее, возникли очертания лежавшего в траве тела Кимы. Она была ранена, но пока жива. Рядом с ней, со своим необычным луком в руке, лежал Хилл. Он был мёртв.
Мелай легко осознавал и принимал происходящее видение, ничего не вызывало в нём протеста: ни то, что всё кругом как будто застыло, ни все эти точки, из которых состояло всё видимое, ни окружавшая всё это беспросветная тьма. Было просто очевидно – таким Мир и является на самом деле. Он обнажает перед постигающим его только то, на что он нацеливает внимание своё, остальное же остаётся за непроглядной завесой. Но если б сейчас кто спросил Мелая – откуда эта очевидность в нём, вряд ли он ответил бы. Сейчас он вообще не ответил бы ни на что, он просто знал, что нужно сделать и как, но каким образом это произойдёт было неведомо ему, как впрочем, и не интересно.
Он не хотел больше видеть смерть сегодня.
Сначала небольшие слегка матовые полусферы возникли над всеми, кто был ещё жив. Над многими из них уже были видны невероятно медленно приближающиеся огненные иглы тарелок. Мелай знал, что эти полусферы защитят выживших от попадания игл. Затем его взор воспарил меж тарелок, на их же высоте. Огненные щупальца хлестнули по каждой из шести застывших вестниц смерти.
Время тут же возобновило свой обычный ход. Тарелки, перестав вдруг жужжать и плеваться иглами, однообразно рухнули на землю, чуть поодаль поля битвы. Тишина, искажаемая лишь редкими стонами раненых, нависла со всех сторон.
Легкий ветерок потрёпывал волосы парящего низко над землей Мелая. Под обезумевшими и подобострастными взорами выживших Либров и Энхира, он спустился на землю. Все точки во тьме, из которых состояли объекты, что удостаивались его внимания, вдруг разлетелись в стороны. Всё рассеялось на секунду, а затем обратилось в один огромный смерч, прекрасного и устрашающего вида. Смерч из мельчайших жёлтых точек в кромешной тьме. Мелай почувствовал, что у него нет больше сил присутствовать в этом видении. Он открыл глаза и упал без чувств. Энхир тут же подбежал к нему и стал бить по щекам, пытаясь привести в сознание.
11/А
Любая сложная система, сколь бы безупречно она ни была продумана и создана, все же подвержена возникновению в ней ошибок. Алгоритмы её действий могут одинаково правильно повторяться триллионы раз, но однажды непременно произойдёт девиация. Отклонение от заданных параметров неизбежно, хотя это и может произойти после множества множеств циклов.
Так произошло с Норагом. Он ошибся. Сколь бы невероятно это ни звучало по отношению к нему. В вашей культуре существует подходящее понятие, объясняющее феномен, который стал первопричиной его ошибки. Гордыня. Нораг возгордился своей неуязвимостью, безнаказанностью творимого им зла. И гордыня эта его погубила. Впрочем, не только его, но и нас всех. И случилось это в мире, что последним описан мною в рапорте и в этом тексте. В мире, который стал конечным пунктом для моего изначального бытия. В твоём мире, читатель.