— Это кому ж такое письмо?
— Товарищу Бабину лично в руки, — ответил Гриня и, помолчав, добавил для солидности: — Распоряжение губисполкома.
Дед уважительно поцокал языком.
— После эдакого пакета он вам такую таратайку спроворит, что птицей полетите.
Они медленно подъезжали к хате, где, по словам деда, размещался Совет. Из-за хаты тянул реденький дымок, там толпились люди.
Терпение Грини лопнуло, он соскочил с воза и скорым шагом, обогнав Зорьку, направился к толпе. К его удивлению, люди встретили их появление без особого любопытства. На него оглянулось два-три человека, а остальные продолжали смотреть на курящийся дымок.
— Здравствуйте, товарищи! — бодро приветствовал Гриня.
Но ему никто не ответил. Тогда, пытаясь скрыть свое смущение от холодного приема, он спросил:
— Где товарищ Бабин?
И опять люди промолчали, хотя стали расступаться, пропуская Кашина. Он шел туда, к дымку, и, когда последний человек отступил в сторону, Гриня увидел на земле черный ворох догоравших бумаг.
— Что это?
— Это и есть Бабин, — прохрипел рядом мужик. — Наш председатель...
И только тут Кашин рассмотрел страшное — под черным ворохом пепла лежал убитый человек.
— Кто его?
— Митрясов, кто ж еще. Сперва зарубил, а потом все сельсоветские бумаги на него и... зажег.
10. Убойное место
С великим трудом удалось Кашину и Зорину собрать мужиков на сходку. Шли к Совету они с неохотой. Еще бы. Тут председатель еще не похоронен, лежит в своей хате прямо на лавке, сельчане в себя не пришли от пережитого, и на́ тебе — иди на сход.
Только пакет, которым Гриня тряс, убеждая всех, что там важнейшие новости, расшевелил мужиков.
Деда Петро с его Зорькой Гриня сразу же отпустил, наказав ему передать о происшедшем Спиридонову, чтобы тот по возможности доложил в губком. От двух миллионов, предложенных ему за дорогу, дед Петро отказался.
— Что мне их, на стенку лепить? Вы уж, гражданы-товарищи, ежли хотите по совести, так выдайте мне коробок спичек али лучше сахарину с полнаперстка. А?
— С полнаперстка, дед, обопьешься. Хватит тебе и этого. — Гриня отсыпал несколько белых зернышек в черную худую ладонь старика. — Да вот еще закури на дорогу. Будет?
— Будет, — легко согласился дед. С удовольствием свернул цигарку и так, дымя, отправился в обратный путь.
...Мужиков набралось немного, человек пятнадцать, да и те были либо дряхлые старики, либо калеки.
Гриня с Савой вынесли из Совета крепкую скамейку, поставили ее у стены. Сели.
— Ну что, начнем? — спросил Гриня Саву. — Больше вряд ли будет.
— Давай. А то и эти разойдутся.
Гриня встал, вспрыгнул на лавку, поднялся во весь рост. Окинул взглядом горстку стариков и калек и начал:
— Товарищи! Мы, как представители губкома, уполномочены провести сейчас выборы нового председателя...
— Ты читай бумагу, — перебил его одноглазый мужик. — Без председателев проживем.
Гриня поднял руку, требуя тишины.
— Товарищи, товарищи, так нельзя. Дайте сказать. Во-первых, пакет адресован лично председателю Бабину. Поскольку товарищ Бабин пал смертью героя на посту, мы должны избрать другого председателя.
— Вот и ставай сам председателем! — крикнул какой-то дряхлый, сгорбленный дедок. — Мы тебе доверяем. Верно, мужики?
— Верна-а! — зашумели мужики.
— Пусть попробует!
— Ежели о двух головах, то ставай сам. А нам будет!
Гриня дождался, когда мужики нашумелись, выговорились, и, достав свой мандат, поднял его над головой.
— Товарищи, я не имею права быть у вас председателем. Во-первых, я не живу здесь, а во-вторых, и это самое главное, у меня и вот у моего товарища есть мандаты губкома, и мы выполняем важнейшее государственное задание.
— Какое?
— Мы не имеем права сообщать, — нашелся Гриня и вдруг, неожиданно даже для себя, добавил: — Об этом мы можем сказать только представителю власти. У вас ее на данный момент нет.
Мужики запереглядывались, те, что позади, зашептались. Гриня почувствовал, как Сава надавил ему снизу ногу. «Одобряет Савка, — понял Гриня этот знак. — Еще бы, так выдать мужичкам, что им никуда не деться — придется выбирать председателя».
— Имейте в виду, товарищи, что только через председателя вы можете вести дела с губкомом. Только через председателя.
— А с Митрясовым? — выкрикнул опять старик.
— Что с Митрясовым?
— С Митрясовым через кого будем дела вести? А?
Старик был, видно, ехидным и въедливым. Гриня, едва скрывая неприязнь, ответил ему:
— Это явление временное. С Митрясовым не сегодня-завтра покончим.
— Как бы не так, — не унимался дед. — Ваш-то Лагутин все за дорогу цепляется, а тот злыдень больше по буеракам рыщет. Волка выкуривать — надо в логово лезти, а не дорогами шариться.
«Старый хрыч сорвет нам выборы», — разозлился Гриня, но вида не подал.
— Итак, товарищи, выдвигайте кандидатуру, — попросил он. — Кому бы вы могли доверить... Ну?
Мужики, насупившись, молчали. Гриня обвел всех долгим, тягучим взглядом, стараясь увидеть глаза каждого. Мужики либо отводили их, либо прятались за чужие спины. Гриня встретился со жгучим взглядом одноглазого, кивнул ему:
— Может быть, вы, товарищ...
Тот шагнул вперед, усмехнулся криво.
— Эх, товарищ... как вас?
— Кашин, — подсказал Гриня.
— ...товарищ Кашин, кому ж это в смертники идти охота? А? У нас вон за год четвертого председателя шлепнули. Коли эдак пойдет, кто ж на ту весну пахать станет, а?
— Товарищи, я же сказал, что с Митрясовым вот-вот покончим.
— С Митрясовым покончите, другой такой объявится. Место святое не бывает пустое. Время такое, товарищ Кашин, время.
— Какое время?
— Известно какое, тяжелое. Я вот глаз свой в девятнадцатом под Бугульмой потерял. И, вы думаете, страшно было? Ни капли. Беляки вон, впереди. Стреляй, коли́. Все ясно и понятно. А теперь? Везде Советская власть, а в деревне бандиты правят. Как же это?
— За что боролись на то и напоролись, — ехидно вставил дед.
Но одноглазый даже не обернулся в его сторону, продолжал с горечью:
— ...Я, красный боец, которому за храбрость сам Фрунзе руку жал, стал бояться на улицу в родном селе выходить. Это как?
Кашин терпеливо слушал одноглазого, все больше проникаясь к нему сочувствием и пониманием.
— Но, товарищи, поймите, нужен же кто-то старший на селе. Скажем, ту же гужповинность распределить, межевой спор разрешить. Да мало ли еще чего надо?
Гриня говорил горячо и, как ему казалось, очень убедительно.
— Может, вы, товарищ? — кивнул он чернобородому мужику, молчавшему до этого.
Кашин хорошо помнил, что «молчание — золото», а стало быть, и признак ума.
Чернобородый и тут губ не разлепил, качнул головой отрицательно.
— А почему? — не отставал Кашин, решив молчуна заставить хоть слово сказать.
Мужик пожал плечами и опять промолчал. Гриню заело.
— А все-таки в чем дело?
Наконец чернобородый открыл рот, кашлянул и выдавил:
— Место убойное.
— Что, что? — переспросил Кашин, сразу как-то и не сообразив, о каком месте речь.
Но чернобородый молчал и, как видно, раскаивался в том, что так много наговорил. За него вступился въедливый дедок.
— Что ж тут непонятного? Ясно и дураку, что самое убойное место — председателя. Кому ж помирать охота невовремя?
— Верно, дед Прокопий, — поддержали мужики дружно.
Кашин понял, что выборы с треском проваливаются и что виной всему этот старый хрыч. Уже не скрывая своей ненависти к деду, Гриня спрыгнул со скамейки, махнул рукой.