— Черт с вами, трусы. Разбегайтесь, как тараканы, по углам.
Мужики опустили головы, завздыхали виновато, собираясь расходиться, но дед Прокопий вдруг сорвал с головы шапчонку и ударил ею оземь.
— A-а, ядрена-мудрена, я согласный. Выбирайте меня.
Гриня не ожидал такого поворота и еще не знал, радоваться или огорчаться. Но тут его дернул за рукав Зорин, прошептал, ободряя:
— Соглашайся. Скорее соглашайся.
Кашин опять вскочил на скамейку.
— Товарищи, сход продолжается. Поступила кандидатура на пост председателя. Товарищ, как вас... фамилия как?
— Фатеев он. Прокопий Фатеев! — закричали мужики. — Молодец, дед. Тебе, бобылю, чего бояться!
Почувствовав себя в центре внимания, старик подтянулся, приосанился. Поднял с земли шапку, отряхнул ее и почти торжественно водрузил на голову.
— Итак, товарищи, кто за то, чтобы председателем Новокумска стал товарищ Фатеев, прошу поднять руки. Кто против? Нет. Избран единогласно.
Кашин спрыгнул со скамьи, подошел к Фатееву, протянул ему руку.
— Ну, товарищ Фатеев, поздравляю вас с избранием.
— Спасибо сказать — соврать, к черту послать — обидеть, — ответил дед с усмешкой.
— Зачем к черту? Вы теперь власть. Вот вам для начала первый пакет из губисполкома.
Старик принял пакет, повертел его, крякнул виновато:
— Эх, ядрена-мудрена, я ведь неграмотный.
Мужики толпились тут же, желая видеть, как новая власть вступает в свои права.
— Ничего, Прокопий, Митрясов обучит грамоте.
— Товарищи, товарищи! — повысил голос Гриня. — Председателю надо помогать, а не зубоскалить по его адресу. Разрешите-ка пакет.
Кашин вскрыл конверт, вынул бумагу с машинописным текстом. Но прежде чем начать чтение, пробежал глазами и решил, что при народе читать письмо не стоит во избежание пересудов и разных толков.
— Товарищи, прошу извинить, текст секретный и предназначен только председателю. Собрание окончено, можете расходиться.
Обескураженные мужики стали расходиться по домам. Дед Фатеев наблюдал за этим с подчеркнутой важностью и вдруг, спохватившись, закричал:
— Да, да. Эй, мужики, после обеда выносим Бабина! Слышите? Всем быть на похоронах.
Первый приказ нового председателя — распоряжение о похоронах — показался деду самому плохой приметой, он тут же трижды сплюнул через плечо:
— Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.
— Ну что, зайдем в Совет, — не то спросил, не то предложил Кашин.
— Пойдем в хату, раз такое дело, — согласился Фатеев.
11. У власти быть — у сласти жить
— ...Единогласно был избран Прокопий Фатеев, — диктовал Саве Гриня, размеренно прохаживаясь по избе.
Сава быстро строчил протокол, который решено было составить по его же предложению. Дед Фатеев, притихший и торжественный, сидел на лавке у стены, не сводя зачарованных глаз с пишущего Савы. Не часто встретишь человека, у которого бы так борзо носилось перо по бумаге. Вот что значит ученый человек! Эх!
А Кашин продолжал без остановки и передышки, словно каждый день сочинял протоколы:
— ...полномочия собрания и вновь избранного председателя удостоверяют при сем присутствовавшие уполномоченные губкома Г. Кашин... Пиши в скобках: мандат номер... — Гриня вытащил из кармана мандат, заглянул в него, — мандат номер двадцать два, и С. Зорин, в скобках номер своего мандата. Все.
Сава закончил протокол и расписался рядом со своей фамилией. Подал ручку Грине.
— Распишись.
Гриня внимательно перечитал протокол, лихо расписался.
— Вот, товарищ Фатеев, этот протокол официально утверждает вас в должности председателя. Храните его. И в случае чего, предъявляйте сомневающимся как мандат.
Дед осторожно взял бумагу в руки, полюбовался ровными строчками, вздохнул.
— Нет, сынки, сей мандат не предъявлять надо, а заховать куда подале. Митрясов-то грамотный, читать умеет.
Старик окинул цепким взором пустую, неприютную избу. Глазу не за что зацепиться было. Три лавки вдоль стен, старый обшарпанный стол да на стене крохотный шкафчик с полуоборванной дверцей. Из него бандиты и вытащили все сельсоветские бумаги для страшного костра на груди Бабина.
«Неужели он думает, что бандиты не узнают о его председательстве без бумаги?» — подумал Сава.
А дед Прокопий словно подслушал его мысли.
— Мир меня не выдаст. Я бобыль, сирота, а таких грех обижать. А вот мандат ваш может навредить. Куда ж мне его...
И тут взгляд старика задержался на печке-грубке, возвышавшейся в углу.
— Ага, ядрена-мудрена. — Фатеев подбежал к грубке, открыл дверцу, потом поддувало. Заглянул туда, крякнул с сожалением: — Жаль такую бумагу в золу совать. По нечаянности и сжечь можно. — Старик обошел грубку, оглаживая бока ее. — А ну-ка, сынки, загляните там около трубы на припечек.
Гриня с Савой подтащили скамейку. Гриня, встав на нее и приподнявшись еще на цыпочки, заглянул на припечек.
— Здесь дощечка какая-то.
— Во, — обрадовался дед, — это для лучин. На-ка, сунь под нее мой мандат.
Спрятав таким образом протокол, Фатеев не успокоился, а продолжал ходить по избе, что-то высматривая и соображая. Потом он прошел в передний угол, сел на краешек лавки.
— Ну-ка, сынки, двиньте сюда стол.
Ребята исполнили просьбу старика, хотя и не догадывались о причинах такой перестановки. Фатеев подтянул стол в самый угол. Сел, примерился, даже рукой правой попробовал вроде бы что-то писать.
— Зачем все это? — наконец спросил Гриня. — Так же некрасиво.
— Э-э, сынок, некрасивым стал наш второй председатель, когда ему дырку в голове сделали вон из того окна. Вишь, где оконница тряпкой заткнута.
— А кто?
— Известно кто, бандиты. Щелкнули из обреза. И все... «Вы жертвою пали». — Старик похлопал сухой ладошкой по щербатой столешнице: — А здесь ни из какого окна не видно.
Грине старик начинал определенно нравиться своей истинно крестьянской сметкой и обстоятельностью.
— А мы в вас не ошиблись, товарищ Фатеев, — заметил он удовлетворенно.
Но старик вроде и не слышал комплименты на свой счет, сказал деловито:
— Вот теперь читайте мне секретную бумагу губисполкома, — и подпер подбородок кулачком, ровно сказку собирался слушать.
Кашин развернул бумагу и, прежде чем читать, предупредил:
— Как вы сами понимаете, товарищ Фатеев, письмо это председателю, и поэтому лучше будет, если вы станете исполнять указания исполкома, а не обсуждать или осуждать их со своими односельчанами.
— Читай, сынок, читай. Мне уж под восемьдесят, и я сам знаю, о чем можно, а о чем не след говорить с мужиками.
«Ишь ты, а он еще и гордый», — отметил Гриня и начал читать:
— ...Во исполнение нашего предписания от второго апреля сего 1922 года вам надлежит незамедлительно составить опись засеянных площадей, указав фамилии владельцев с составом семьи, площадь посева и предполагаемый урожай. Опись представить в губстатбюро не позднее 30 мая сего года.
— Эх, какие прыткие, — сказал Фатеев. — Уж и урожай им подавай. Не поймали — ощипали.
— Вот видите, вы сами — председатель — начинаете уже осуждать действия губисполкома.
— Я, сынок, наперво мужик, крестьянин, а потом уж председатель. Два голодных года пережили. Первую весну как засеяли и — на́ тебе, подавай им урожай.
— Товарищ Фатеев, вы же умный человек и отлично понимаете, что если б не помощь Советской власти, то и в этом году нечем засевать было б. Нечем.
— Да понимаю я, но уж как-то шибко скоро. Не успели одарить и уж отдар требуют.
— Вы знаете, что за эти семена мы чистым золотом за океан платили. Зо-ло-том, товарищ Фатеев.
— Эх, сынок, — почесал Фатеев затылок, покряхтел. — Что ты мне золото суешь? Али не знаю я? Вон в Белых Зорях всю семенную тройку бандиты расстреляли. А ты — «золото». На этих семенах еще и крови море, да какой крови.