Уехать, не приняв в похоронах участия, они сочли подлостью и поэтому сделали все, что полагалось, по их мнению, при прощании с товарищем по борьбе. Несли вместе со всеми гроб, говорили у могилы речи, пропели «Интернационал». А Сава едва не разрыдался, увидев детей покойного, горько плакавших возле могилы.
День, в сущности, кончился. Время ушло. И догнать его им не суждено было. Вместо «крылатого конька», которого пророчил дед Петро, они получили в свое распоряжение старого ленивого вола. И не потому, что Фатеев не хотел им дать хорошего коня, а просто таковых не было в деревне. После тяжелой голодной зимы некоторые пали, не дотянув до травы, а дождавшиеся ее сильно исхудали и хорошо еще, что себя могли передвигать. Хозяева помаленьку откармливали их, скрывая от бандитов и всячески увиливая от гужповинности, приберегая животин к жатве.
Возницей на этот раз им выделили старую женщину с грубым, почти мужским голосом. Сухой горбатый нос, свисавший едва не до подбородка, и черные ввалившиеся глаза придавали ей сходство с колдуньей или с какой-то птицей. При этом виде у женщины было нежное, мягкое имя — Феня. Ни по фамилии, ни по отчеству никто в деревне ее не звал, а только так: Феня.
— Ну, от такого кучера сам Митрясов деру даст, — пошутил Гриня, прощаясь с Фатеевым.
— А ты не смейся, сынок, — ответил вдруг серьезно Фатеев. — Все может быть.
Вол шел неторопливо, раскачивая высокими рогами, поскрипывая вытертым до блеска ярмом. Вместо кнута Феня держала в руках длинную крепкую палку, вытертую, как и ярмо, долгой службой. Женщина не злоупотребляла палкой, подгоняя вола больше криком:
— Цоб-цобэ!
Сундучок ребята поставили в самый перед телеги, закрыли большой старой кошмой. На него и уселась Феня. Кошма доставала едва не до середины телеги, и ребята даже могли лежать на ней, что в неблизком и утомительном пути очень важно: можно и соснуть.
Но когда выехали за село и добрались до развилки, Сава вдруг вскочил с кошмы, закрутил головой.
— Стоп, стоп, а куда это ты едешь?
— В Белые Зори, куда ж еще, — пробасила, не меняя позы, Феня.
— А ну-ка заворачивай вон на левую! — решительно приказал Сава.
Феня пожала плечами, ударила вола палкой не сильно по правому боку и скомандовала:
— Цоб-цоб!
Тут не менее решительно вмешался Гриня:
— Ку-да-а?! Заворачивай на Зори.
Феня что-то буркнула сердитое, ударила вола с левого боку и скомандовала:
— Цобэ-цобэ!
Сава вскочил, возмущенный.
— Я же сказал, цоб! — Он даже хотел выхватить у нее палку.
Но Феня резко отдернула руку, давая понять, что уж этого она пассажиру не позволит.
— Отыди, сатана. — Она повернулась к ним. — Вы вот что, начальники. Я дале не поеду, пока оба один путь не назовете. Мне уж и перед волом стыдно за вас. Тпр-р-р, Сивый.
Гриня дернул Саву за рукав, сказал сухо, с угрозой:
— А ну-ка, давай отойдем, товарищ Зорин.
Кашин спрыгнул и быстро пошел в сторону, шурша травой. Сава слез через задок телеги и пошел за товарищем, все более и более мрачнея.
Они отошли шагов на двадцать, так чтобы вознице не было слышно их, и заговорили шепотом.
— Ты что, очумел? — не то спросил, не то упрекнул Гриня. — Лагутин-то через Белые Зори поехал.
— Ну и что? А мы поедем через хутор Прорву. Не все ли равно?
— Но это же крюк какой!
— Дадим крюка, но через Зори не поедем, — отрезал Сава.
— А я говорю, поедем, — сжал кулаки Гриня. — В конце концов я старший в группе.
— А я говорю: не поедем.
Гриня удивленно воззрился на побледневшего Саву, все еще не понимая причины упрямства. Сава — тихоня, размазня — и вдруг такой номер откалывает. Тут что-то не то. Кашин, почувствовав, что спор такой может закончиться ссорой, решил действовать убеждением.
— Послушай, Сава, — начал он мягко, — ведь если мы поедем через Прорву...
— Мы поедем только через Прорву, — жестко и решительно повторил Сава.
— Но почему?
Сава вдруг посмотрел Грине в лицо. И Кашин увидел в его глазах и упрямство, и мольбу, и непоколебимую решимость.
— Ты что... забыл? — выдохнул Сава. — В Белых Зорях мой дом.
И тут-то Гриня вспомнил все. Мгновенно. Что друг его — сын белозоринского попа — еще с зимы бойкотирует родной дом.
— Слушай, Сава, — зашептал он. — Да мы не будем заезжать к попу. На кой он нам? Остановимся в волисполкоме.
— А мать?
— Что «мать»?
— Мать, как узнает, что я в Белых Зорях, да она, знаешь...
— Мда, — согласился Гриня. — Мать, конечно, в покое тебя не оставит. Ей до мушки наша классовая принципиальность. Что же делать? — Кашин наморщил лоб, придумывая выход из положения.
— Едем через Прорву, — сказал уже спокойно Зорин. — А там опять свернем на калмыковскую дорогу. Мы ж благодаря этому обойдем стороной банду. Митрясов-то тоже на Зори махнул.
— Эх, что мне с тобой делать, — вздохнул Гриня. — Прорву так Прорву. — И тут же скаламбурил, улыбнувшись: — Может, через Прорву прорвемся и к Лагутину.
— Вот именно, — обрадовался Сава. — Я ж тебе это и говорю.
Они вернулись к возу уже примирившиеся. Еще подходя, Кашин махнул вознице:
— Заворачивай на цоб.
Но Феня перевела свой тяжелый взгляд на Саву, ожидая команды второго начальника.
— Налево, налево, — подтвердил Сава.
— Вот так бы сразу, — проворчала Феня и ударила вола по правому боку. — Цоб, Сивый, цоб.
Дорога на Прорву была малонакатанной, заросшей густой щеткой конотопа. Сава, скинув ботинки, с удовольствием шагал босиком сзади телеги.
— Хорошо, — улыбался он.
Только Гриня был расстроен неожиданной сменой направления и сидел на возу нахохлившись, забыв даже про махорку.
Солнце, перед закатом, зарозовев, сплющилось и стало походить на пасхальное яичко. Оно уже не слепило, на него можно было смотреть. В траве сонно затюрлюкал перепел: «Спать пора, спать пора».
Было тихо и покойно. И все, что сегодня произошло, казалось Саве далеким и нереальным, будто приснившимся.
Потом солнце закатилось, но летние сумерки долго еще стояли над степью, окутывая даль таинственной дымкой.
— Золотой, — вдруг пробасила Феня, ткнув палкой вперед. — Скоро Прорва.
— Где? Что? — встрепенулся Гриня, толком и не сообразив, куда и на что указывала Феня.
— Эвон, лесок. Его у нас Золотым зовут.
Впереди с левой стороны от дороги действительно надвигался темный лес.
— А почему его Золотым зовут? — спросил Гриня.
— А кто ж его ведает? Говорят, годов тридцать тому здесь разбойники у купцов золото отобрали.
Лес был шагах в ста от дороги. И в ночном полумраке темнел он таинственно и загадочно. На его мрачном фоне они не сразу заметили людей, направившихся им наперерез. Их было двое.
И только незнакомцев заметили ехавшие на возу, как оттуда сердито крикнули:
— А ну, стой!
Убежать на ленивом воле было невозможно, и Феня остановила Сивого.
— Тпр-р-р, — она обернулась и шепнула своим пассажирам: — Ежели что, скажите — к родным едете.
Кашин, увидев двух незнакомцев с ружьями на плечах, всерьез перетрусил и в сотый раз пожалел, что не имеет нагана. Но когда те подошли ближе, Кашин понял, что ошибся: на плечах у них были обыкновенные палки.
«Пастухи», — догадался Гриня, и на душе у него стало веселее.
— Кто такие? Куда едете? — спросил один из подошедших — здоровый, заросший мужик.
Кашин окончательно убедился, что незнакомцы — люди миролюбивые и скрывать от них ничего не надо.
— Мы уполномоченные, едем переписывать население в Калмыково, — сказал Гриня с плохо скрытой гордостью.
— Закурить найдется?
— Конечно.
Гриня достал кисет, курительную бумагу, насыпал на нее махорки, протянул мужику.