Вижу, бандиты винтовки опустили, зубоскалят что-то меж собой, а меня от них как раз Федька загораживает, к ботинкам обе руки тянет. «Ну, думаю, была не была, все равно помирать». Повернулся кругом да бежать. Кусты-то вот они — за спиной. Если б далеко были, срезали б они меня. А тут и глазом моргнуть не успели, а меня уж и не видно. Кто, может, и успел бы стрелять, так, наверно, боялся Федьку зацепить. Ему б дураку, на землю пасть, чтоб они без помех залпом могли ударить. А он сам за мной кинулся. «Стой, сволочь!» — орет. Как же жди, остановился. Я пулей летел сквозь кусты. Метров сто, наверно, промчался, когда они палить начали. Вслепую, наугад. Завизжали пули над головой. «Э-э, — думаю. — Так ведь и зацепить могут». И свернул в сторону, побежал по направлению от Зорь. Стрельба вскоре прекратилась, зато ржанье коней донеслось. «Эге, дело швах. На конях мигом догонят».
А сам лечу, ног под собой не чуя. Вылетел на какую-то полянку и едва не столкнулся с мужиком, тащившим к возу ворох лозы.
Выпучились мы друг на дружку, глядим обалдело, и ни он, ни я слова сказать не можем. Ему-то обо мне легче догадаться: в нижнем белье, избитый, где-то стрельба, крики слышны. И дураку ясно: за мной гонятся.
А вот как мне узнать, кто он? Мужик справный, волос долгий, одежка хорошая, конь сытый, возок тоже не бедняцкий. А ну как кулачок?
Не знаю, сколько мы этак глазами хлопали. Тут ржанье коней донеслось, крики. Оба разом мы головы туда повернули. Был бы у этого мужика конь распряжен, прыгнул бы на него, да и ускакал. А то ведь, пока распряжешь, как раз бандиты подоспеют. «А ну его, — думаю, — к черту». И кинулся в кусты. А мужик мне: «Стой, дурачок, куда? Ложись в телегу, да живенько». Голос ласковый такой, вроде душевный. И я, не раздумывая, прыгнул в телегу, лег лицом вниз. А он быстро стал на меня лозу складывать, ее возле телеги много было натаскано.
Грузит он, грузит, а меня нет-нет да спросит участливо: «Ну как, сынок, не давит?»
«Не давит», — отвечаю, а сам уже во всю грудь вздохнуть не могу. Да мужика обижать не хочется. И так он, слышу, весь изволновался: «Может, хватит уж? А то, поди, тяжело».
«Складывай все, — хриплю снизу, — сыдюжу».
Сложил он на меня всю лозу и только увязывать стал воз, как явились эти по мою душу...
Крюков снова закашлялся, видно, от волнения.
— Братки, у вас не найдется закурить? — спросил как-то жалобно.
— Нету, — с сожалением ответил Гриня. — С великим бы удовольствием, да бродяги у нас кисет отобрали.
— Может, в сундучке есть? — предположил Сава. — Не завалялось там?
— Да нет. Я ж всю махру в кисет, дурак, высыпал...
— Жаль, — вздохнул Крюков. — А бумага, огонек найдутся?
— Это есть.
— Ну и хорошо.
Крюков взял бумажку, зажал ее губами, а руками стал собирать на возу сухие стебельки. Насобирал в горсть, растер пальцами и свернул цигарку.
Гриня зажег спичку, дал прикурить.
— А вон и Подлюбичи, — сказал вдруг возница.
— Где?
— А вот, левее гляди, — указал возница кнутом.
Впереди по левой стороне темными буграми приближались хаты.
— Послушай, дружище, — обратился Гриня к вознице. — Провези нас еще один перегон. А? Нам Лагутина догнать надо обязательно. А у тебя конь добрый. Не боись, мы заплатим втрое.
— Да я что? Марфа изругает, — отвечал возница.
— Мы ей записку напишем, она поймет, — продолжал агитировать Гриня. — А тебе, окромя денег, наперсток сахарину отвалим. А?
— Да оно б, конечно, — мялся возница. — Но ведь конь-то заморился.
— Так мы заночуем, а утречком и тронем.
— Ну, ежли так.
— Конечно, так, — обрадовался Гриня. — Нам же никак медлить нельзя. Того гляди под Митрясовым окажемся.
— Ну ладно, будь по-вашему, — согласился парень и стал подворачивать к ближайшей избе. — Заночуем у деда Михея. Он меня знает.
16. Тревожное утро
Дед Михей, седой, как лунь, и немножко глуховатый старик, в ночлеге не отказал. Парню велел распрягать коня, а остальных пригласил в избу.
Гриня шагнул было на крыльцо первым, но тут Крюков спросил старика:
— Дедушка, а нельзя ли нам в сарае заночевать?
— Ась? — приложил Михей к уху ладонь.
Пришлось Крюкову, чтобы не кричать сильно, повторить просьбу в самое ухо старику.
— Можно. Отчего ж нельзя, — согласился он. — Только не спалите сарай-то с курёнкой.
— Что вы, дедушка, у нас и курева-то нет.
— Айдате, покажу, — старик направился к сараю.
— Почему в сарай? — спросил Гриня Крюкова. — В избе ж, наверно, место есть и теплее там.
— Э-э, братки, в избе теплее, да в сарае целее.
Сарай был плетеный и когда-то давно обмазан глиной, которая во многих местах пообвалилась. Даже крыша его, крытая соломой, зияла дырами.
Дед Михей из темного угла, где крыша была поцелее, убрал вилы и грабли. Поставил их у дверей. Постелил пару охапок прошлогоднего сена.
— Вот так и ладно будет, сынки. Почивайте с богом, уже, чай, вторые петухи пропели.
Кашин догнал старика во дворе, взял под локоть и спросил в самое ухо:
— Дедушка, вы не заметили, обоз тут не проезжал с отрядом?
— Проезжали какие-то.
— Давно?
— Да часа два-три тому.
— Дедушка, — обрадовался Гриня. Он готов был расцеловать старика за такую новость. — Сколько телег? Какие они сами?
— Три телеги впереди, а сзади полусотня или более верховых.
— А начальник не в кожанке?
— Да оне уж в темноте проезжали. Мы со старухой спать легли. Через окно видели.
Кашин кинулся к вознице, который, привязав у телеги коня, затаскивал в сарай сбрую.
— Послушай, друг, давай еще немножко проедем. Они где-то недалеко остановиться должны.
— Конь же уморился. Тридцать верст отмахали. Пусть хоть часика три передохнет.
Гриня направился в угол, где уже лежали Крюков с Зориным.
— Ребята, живем! — сообщил радостно Гриня. — Мы уже у Лагутина на пятках.
От этой новости всем стало весело и спокойно. На радостях достали сахарин и, поскольку чая не было, послали возницу к колодцу за водой. Он принес целое ведро.
— Ведра мы не выпьем, не лошади, — пошутил Гриня и, слив большую часть воды, в оставшуюся сыпнул сахарин и размешал его прутиком.
— Вот заместо чая. Пьем.
Сава достал из сундучка две кружки и несколько галет. Усевшись вчетвером вокруг ведра, они черпали из него сладенькую холодную водицу и чаевничали, по очереди прикладываясь к кружкам. Все были сильно голодны. И поэтому, когда возница, тронутый щедростью своих пассажиров, положил на круг настоящую хлебную лепешку, ребята не могли удержаться от восторга.
— Это же пир! — воскликнул взволнованно Сава. — Настоящий пир!
Ничего, что лепешка оказалась горьковатой и с какой-то колючей примесью, — она пахла хлебом.
После ужина стали укладываться. Сундучок сунули под голову, закрыли сеном. Крюкова решили положить в середину, так как он был в нательном белье и не переставал вздрагивать от ночной прохлады. По краям легли Сава и возница-парень.
— Спим три часа, не более, — предупредил Гриня. — Надо догонять Лагутина.
— У него ж тоже кони, — отвечал возница. — И они где-нибудь сейчас почивают.
Притихли. Где-то далеко в деревне сбрехнула собака. Сонно затурлукал сверчок у хаты. И тут Крюков молча поднялся, прошел ко входу, выглянул во двор, пошарил рукой у двери.