— Ты хоть их примерял? — спросил весело Сава.
— А ты как думал? Это ты — хвать да бежать, а я все вымерил. Смотри-ка.
Гриня, сбросив рвань, стал натягивать ботинки, заправляя под голенища штаны. А голенища у них и впрямь были длинными. Поэтому и шнуровать пришлось очень долго.
— Вот только одно неудобство — шнуровка, — вздохнул Гриня, осилив один ботинок.
— А ты не в каждую дырку шнурок-то тяни, через одну хотя б.
— А и верно.
Второй ботинок Гриня зашнуровал быстрее, скача через дырку, а то и через две.
— Вот и все, — разогнул он наконец спину и притопнул правой ногой. — Как влитые... А ты чего оскаляешься?
Саве не хотелось обижать друга, но и удержаться от улыбки он никак не мог, увидев его в таком наряде.
— Да как-то непривычно, Гриня. Все-таки эвон какие каблуки высокие.
— Ерунда. Каблуки спилить можно.
Но пройдясь туда-сюда по комнате, Гриня решил, что каблуки лучше и не спиливать. Они добавляли ему росту, а это, как он считал, немало значило для человека с мандатом губкома.
Гриня внимательно осмотрел свою обновку, пожалел, что шнуровка спереди, а не сзади (а то бы ботинки здорово смахивали на настоящие сапоги). И наконец, топнув как следует об пол, словно проверял крепость досок, сказал:
— Все. Можно ехать.
4. Вдогонку за товарищем Лагутиным
Возчиком их оказался парнишка лет пятнадцати, с уважением и благоговением смотревший в рот новоиспеченным учителям, да еще и уполномоченным губкома. Гриня сразу дал понять, кто здесь начальник, когда, садясь в телегу, небрежно передвинул за спину кобуру нагана.
Кобура сделала свое дело: возчик понял, что везет настоящее начальство, которое будет ему не только приказывать, но если надо, то и защитить сможет. Где было знать ему, что кобура у начальника пустая...
Гриня никак не мог смириться с мыслью, что ехать придется им без оружия. Нет, он ни в кого стрелять не думал, или, упаси бог, пугать кого-нибудь. Нет. Просто ему страстно хотелось выглядеть внушительным, он пуще смерти боялся, чтоб их не приняли за мальчишек. Поэтому, проснувшись ночью перед отъездом, вспомнил Гриня, что где-то в кладовке валялась старая отцовская кобура.
Осторожно вылез из-под одеяла, чтобы не разбудить сопевшего у стенки Саву. На цыпочках прокрался в кухню, нашел там в темноте огарок свечи и только взял коробок спичек, как на печи зашевелилась мать:
— Кто там? — спросила полусонно.
— Это я, мама.
— Чего не спишь?
— Мне в кладовку надо, — прошептал Гриня. — Ты спи.
— Чего тебе ночью-то там делать? Дня не будет?
— Уезжаем рано. Могу забыть. Мне там одну штуку отцову надо найти.
— А каку штуку-то?
— Спи ты, господи, — начал сердиться Гриня. — Везде-то тебе все знать надо.
— Вот те раз. Я же хозяйка.
— Хозяйка, хозяйка, — поспешил Гриня успокоить мать. — Только спи.
Он ощупью пробрался в крохотную кладовку и лишь там зажег свечу. Кобуру, смятую и позеленевшую от сырости, Гриня нашел в куче хлама за бочкой из-под извести. Тут же схватив какую-то тряпку, он тщательно оттер грязь и плесень. Потом эту же тряпку затолкал в кобуру, туго забил, и, когда застегнул, то кобура оказалась такой раздутой, словно в ней и впрямь был наган.
Утром Сава одобрил идею друга, пообещав ни под каким видом никому не раскрывать его маленькую хитрость.
— Глядишь, еще и бандит испугается, как кобуру-то заметит, — сказал он.
— Вот именно, — согласился Гриня, хотя в душе крепко сомневался насчет этого. Кобура ему нужна была только для представительства, для фасону. Уже одно то, что на возчика-мальчишку она произвела впечатление, убедило Гриню в правильности его решения.
Конь хоть был и худой, но резвый, все время бежал рысцой, возчику и не надо было подгонять его. Дорога подсохла, мягко пружинила, а кое-где на взгорках начала уже и пылить. Зеленое разнотравье придорожья пестрело алой россыпью весенних тюльпанов.
В синем, почти безоблачном небе неустанно и радостно журчали жаворонки. В степи было так хорошо, что даже не хотелось разговаривать.
Сава сидел, свесив ноги с телеги, Гриня, глядя в небо, лежал на сене и грыз соломинку. Колеса негромко поскрипывали, навевая умиротворение и покой.
— Ты гля! — закричал вдруг возчик. — Скорей вынай наган, начальник.
— Что такое? В чем дело? — вскочил встревоженно Гриня.
Впереди, недалеко от дороги, стоял в траве столбиком заяц и, навострив уши, внимательно смотрел на приближающуюся телегу.
— Скорей вынай, — торопил Гриню парнишка. — Это ж нам на обед какое варево станет! Скорее!
Грине «вынать» было нечего, но он и глазом не сморгнул.
— Дурак ты, братец. Кто ж на зайцев боевые патроны тратит. Было б ружье, куда ни шло.
А заяц, как нарочно, и не думал бежать, будто знал, что на возу всего оружия — кобура с тряпкой.
— И-эх! — с сожалением выдохнул парнишка и, вдруг обозлившись, привстал и швырнул в нахального зайца кнут. — Т-тварь косая!
И хотя кнут до зайца не долетел, тот не спеша поскакал от дороги, показывая из травы, словно кукиш, свой белесый хвост. Зато конь принял этот замах кнутом на свой счет и наддал ходу.
— Тпр-р-р, дурак, — натянул вожжи парнишка и кое-как остановил его. Спрыгнув с воза, он побежал назад за кнутом.
В Старый Кум въехали далеко после обеда.
— Куда вас, к Спиридону Советскому? — спросил возчик.
— К старшому поселка.
— Ну, значит, к нему.
Деревня не избалована вниманием и зрелищами, и потому каждый вновь прибывший — здесь диковина. Со всех сторон приплюснутые носы ребятни в окнах, лица баб любопытные. Лишь мужики фасон держат, любопытство свое тая, неуклюже и настороженно зыркают из-за плетней и тынов.
Но старшой встретил приезжих у ворот своего дома. Из-под бровей, седых и косматых, ощупывал придирчиво глазами. На груди его, прямо по холщовой рубахе, георгиевские кресты.
— Вот он Спиридон Советский, — шепнул возница Грине, останавливая притомившегося коня.
Гриня легко спрыгнул с телеги и, оправляя ремень, пошел навстречу старшому, с удовольствием ощущая на боку кобуру. Старшой поджидал его, пряча в бороду ухмылку. И Гриня, даже заметив ее, отнес скорее к характеру мужика, но отнюдь не к виду своих «саботок». А старшого развеселили именно они.
— Здравствуйте, товарищ Советский, — отчеканил Гриня, протягивая руку.
У старшого улыбка мгновенно погасла, глаза стали колючими.
— Я Спиридонов, — холодно сказал он.
— Простите, — осекся Гриня, почувствовав, что попал впросак. — Простите, но мне...
— Я Спиридонов, — повторил жестко старшой. — А кто вы?
Скомканное приветствие выбило Гриню из колеи, да к тому же и рукопожатие не получилось. Кашин тянул правую, а тот сгреб его длань левой рукой, сгреб как бы с тыла и так жамкнул ее, что косточки хрустнули.
И тут только Гриня увидел пустой правый рукав мужика.
— Простите, — промямлил он смущенно.
— Ничего, — кивнул тот. — Ваши документы?
Гриня подал свой мандат. Спиридонов развернул его и, отдалив от глаз, стал медленно читать, шевеля губами.
Заметив, что старшой закончил чтение, Кашин спросил:
— Скажите, пожалуйста, где у вас Лагутин остановился?
— Какой Лагутин? — спросил, в свою очередь, Спиридонов.
— Ну, с обозом-то, с чоновцами.
— A-а. Они, товарищ Кашин, еще вчера проследовали.
— Как? А разве они не останавливались ночевать?
— Нет. Покормили коней и отправились дальше еще засветло.
— Экая досада, — искренне огорчился Гриня. — Мы ж с ним должны быть, у нас даже и... — Гриня вовремя прикусил язык, вспомнив, что «оружие» висит у него на боку. И вместо «оружия нет», Гриня вынужден был, поколебавшись, сказать: — ...и транспорта нет. Коня-то нам только до Старокумска дали в надежде, что здесь мы Лагутина захватим.