— Чего тут думать, — не унималась старуха. — Пусть бегут к Советскому, он выбранный, он пусть и ховает.
— А если Федька явится к нему, что тогда?
— Так Советский уж и испугался твово Федьки.
Уверенный тон и напористость бабки вдруг как-то сбили старика, он начал сомневаться.
— А ить верно, гражданы-товарищи, окромя Спиридонова, никто здесь вас не заборонит. Ей-ей, никто.
— А у Спиридонова армия, что ли? — спросил Гриня.
— Какое там, — дед покосился на бабку.
— Ну, чего пялишься, — забурчала на него старуха, — сказывай, раз начал.
— Так ладно ль? — замялся дед.
— То и ладно, что не складно, — старуха обернулась к постояльцам. — Сынок Советского-то, Федька, в банде обретается. Вот и весь секрет.
Дед Петро вздохнул тяжко, развел горестно руками: мол, я тут ни при чем, мол, даже и не хотел я... да вот.
— Ах, вот оно что, — прищурился зло Гриня, — сам, значит, в председателях, а сынок в бандитах. И нашим и вашим. Хорош, шкура.
— Эт ты зря так, гражданин-товарищ, — оступился старик. — Круто замешиваешь. Може, через то и цел Советский-то. Эвон в Новокумске сколь председателей сменили. Посчитай. Не успеют выбрать — уж и отпевать пора? Это рази дело?
Но Гриня был неумолим:
— Ты, дед, в политике ни рыла, ни уха. Раз он связан с бандитами, стало, не наш он человек, и точка. Хотя и приклеили ему прозвище такое. То-то я гляжу, покорежило мужика, как я его товарищем Советским навеличил.
— Будь по-твоему, гражданин-товарищ, но только поспешим-ка к нему, пока не поздно. Неровен час, наскочит Митрясов, добра ни вам, ни нам не будет.
Сумерки уже загустели, но в деревне не было видно ни одного огонька, люди берегли не только керосин.
Дед Петро, семенивший впереди, рассказывал громким шепотом:
— Ишь, затаились все, быть беде. Налетит, загуляет. Всю ночь дым коромыслом будет. А утресь глядишь — того зарубили, того удавили. Господи, заборони ты нас. — Старик истово крестился, косясь на звездное небо.
Они спешили к избе Спиридонова, не чая, что он ждет их.
— Ты что ль, дед Петро? — раздалось из-за плетня.
— Я, Пантюша, я, — виновато отвечал старик. — Ты уж не серчай, что я граждан-товарищев тебе возвертаю. Сам знаешь, супротив Митрясова мне не рука стоять. Где мне... Ты уж не серчай, Пантюша.
— Ладно, ладно, — отвечал Спиридонов, приоткрывая калитку. — Проходите, товарищи.
«Волк те товарищ», — хотел сказать Гриня, но удержался через великую силу, разумно рассудив, что сейчас не время разбираться, кто есть кто.
Будет утро, он еще скажет, все выскажет этому...
— А ты, дед, метись-ка скоренько домой да хоронись получше.
— Эх, якори его, — крякнул старик недовольно. — Где ж твоя Советска власть, председатель? Что за жизнь вы нам придумали? А?
— Беги, беги, дед Петро. После, после.
— «После, после», — передразнил старик, — встренемся на погосте. Мужиков-то перебили, остались старики да бабы, вот с ними и воюете. Эх!
Кашин думал, что Спиридонов поведет их куда-то прятаться — в погреб ли, в сарай ли, — но он пригласил их прямо в избу. Именно это не на шутку встревожило Гриню с Савой. Насторожило.
Не в западню ли их тащат?
7. В хоронушке
В избе было совсем темно, лишь серели пятна окон.
— Привел? — спросил из темноты женский голос.
— Привел, — ответил Спиридонов и тут же позвал вошедших: — Проходите к столу, товарищи, там как-никак в окна все ж видно. А сундучок ваш можете здесь у двери поставить.
— Нельзя, — отозвался холодно Гриня. — В нем наиважнейшие документы государственного значения.
— Ах, если государственного значения, — повторил Спиридонов с едва уловимым оттенком иронии, — то тогда, конечно, надо в передний угол. Мать, покажи-ка там место у тебя в куте, под лавкой.
— А надежней места нет, что ли?
— Нет, — отрезал сухо Спиридонов.
Гриня не на шутку встревожился. «Вот это влипли, — думал он. — Выдаст этот субчик нас тепленьких, вместе с сундучком преподнесет банде на блюдечке».
Когда освободились от ноши, поймал в темноте руку Зорина, пожал несколько раз, не уверенный, что товарищ понял его, выдохнул у самого уха:
— Ну-у, Сава-а-а...
Сава ответил крепким пожатием и, скользнув рукой за спиной Грини, пошевелил ему кобуру.
«Ай, умница, — обрадовался Гриня, — все понял».
Но тут же Кашин вспомнил: «Кобура пустая». И горько пожалел, что тогда в губисполкоме не настоял на своем: «Они должны, они обязаны были нас вооружить».
На улице уже совсем стемнело, хаты на противоположной стороне улицы едва угадывались.
— У вас есть оружие? — неожиданно спросил Спиридонов.
«Ишь ты, гад», — вздрогнул от такого нахальства Кашин, а вслух ответил, стараясь придать твердость голосу:
— Есть... Наган.
— Не вздумайте стрелять, — предупредил Спиридонов и добавил, подумав: — Без моего разрешения.
«Как же, стал бы я ждать твоего разрешения, — усмехнулся про себя Гриня, — будь у меня действительно наган. Я б тебя, гада, в первый черед уложил». И сказал скрепя сердце:
— Хорошо.
Но опять подумал встревоженно: «Чего уж тут хорошего. Влипли мы с Савой, ой, влипли».
От печи послышался голос жены Спиридонова:
— Может, не приедут. Может, сбрехали на деревне.
В это время где-то в конце села хлопнул выстрел.
— Кажись, пожаловали, — сказал Спиридонов и, как почудилось Грине, даже с облегчением.
Председатель прильнул к самому окну и задышал шумно и глубоко. «Волнуется гад, — отметил Гриня и стал лихорадочно придумывать выход из положения. — Хоть бы что-то тяжелое в руку! Трахнуть бы этого по башке для начала».
Кашин осторожно провел по столу рукой, надеясь ухватить с него что-нибудь тяжеленькое. Но стол был чист и даже выскоблен.
— О-о, явились голуби, — негромко сказал Спиридонов.
Кашин и Зорин уставились на улицу. Там маячила группа конников, несколько теней, отделившись, быстро направились ко двору Спиридонова.
— Ну, мать, — отпрянул от окна Спиридонов, — кажись, наш змееныш. Хорони нас.
— Скорее в хоронушку, — негромко ответила женщина.
— Товарищи, сюда, — приказал Спиридонов, взяв за плечи Гриню и пытаясь пригнуть его.
Грине почудилось в этом движении бог знает что. Он дернулся, вскрикнул с угрозой:
— Не трожь! А то...
— Дура-а-а, — зашипел Спиридонов. — Жить надоело?!
Он крепко схватил Гриню, как щенка, за шею и пригнул быстро и сильно едва не до полу.
— Лезь... Да живо-о-о...
Кашин ощутил перед головой какую-то пустоту. «Никак подпечье», — сообразил он и тут же полетел в кромешную темь от толчка, полученного сзади. Кувырнулся через голову. Он еще не успел принять там нормального положения и возмутиться подобной бесцеремонностью, как последовал такой сильный удар в живот, что он едва не лишился чувств.
— Ап-ап... ап, — хлопал Гриня губами, не имея возможности даже сделать выдох.
Он схватил руками то, что ударило его в живот, и понял — это Савина голова. Падая в темную яму вслед за товарищем, Сава сразил его своей головой.
— Это я, Гриня, — шепнул Сава и тут же сам взвыл от боли: — А-а!
Пробиравшийся за ним Спиридонов наступил ногой Саве на руку.
— Цыц! — зло прошептал Спиридонов. — Замри!
В яме воцарилась тишина, и сразу же донесся приглушенный стук двери и далекие голоса:
— Здравствуй, мать!
— Здравствуй, здравствуй, Феденька.
— Почему в потемках сидишь? Где Советский?
— Да ведь страшно, Феденька. Время-то какое, да и керосин...
— Давай десятилинейную лампу, чего там... Тебе нас бояться нечего.