— Ладно, — коротко ответил Граев...
— Так. Вижу, что ты не оратор. Покурим, что ли?.. Угощу махоркой своего вывода...
— Постой-ка, — сказал Граев, увидав, что мужик достал кисет и трубку, — я тебя английским угощу, настоящий трубочный.
Они набили трубки и закурили. Мужик, пыхнув дымом, сказал:
— Табак хороший. Молочный. Только с него рыгается — я знаю. А хороший табак. Приезжай ко мне воскресь в гости, села наша — рукой взять: пятнадцать верст без единого поворота лесом... Зовут меня Василием, а прозвищем Бакшеев.
Официальная часть переговоров между варягами и туземцами кончилась. Мужики и мурманцы, пока Бакшеев беседовал с Граевым, молчали, словно сговорясь. Теперь мужики и рабочие затеяли перекрестные расспросы:
— Почем в Москве ситный?
— Будете на деньги хлеб менять?
— Царских не берем совсем. Лучше на товар.
— Почем за день снопы вязать?
— Восемь фунтов. Квас и каша наши.
— День-то у вас какой?
— Наш день известный: по солнышку. Берись со снопа.
— А модного товару привезли?..
— Чего это?
— Ну, там, помада, мыло, ленты, кружева.
— Мыло есть.
— А гребешки там и шпильки, — добивался маленький проворный чернявый солдат.
— Нет этого.
— Эх, парни, зря вы это...
— Он у нас все о бабах старается...
— А подпильники-то[86] «со львом» есть...
— Есть и «с двумя человечками», и с «кружалом», — называли мурманцы инструментальные клейма.
— Железо для ободьев будет?
— Как же!
— Мне бы жене манчестеру на сачок. Манчестер[87] будет?
— Манчестеру нет. А будет «вельвет». Это, товарищ, выше и в носке, и наряднее, — говорил машинист из мурманского депо, как будто он когда-нибудь стоял в красном ряду за прилавком.
Пока шел этот перекрестный разговор, Бакшеев с Граевым, отойдя в сторону, говорили о деле.
— Ты бы нам мельницу поправил, — просил Бакшеев, — а то беда: подумать, на Ворону-реку на водяные возить даль немерная, да склока — попадешь не враз, и стой с возами в очереди неделю. То ли дело механическая!
— Котел мы едва ли поправим. Я уже думал о мельнице другое: пока мы здесь, может быть, вам и помелем.
— Вот хорошо бы. Уж угощу тебя я самосидкой[88].
— Спасибо, не пью.
— Ой, что ты? Ладно, чай пить будем. Приезжай. Мужики! Довольно вам митинговать. Косы по вас заплакали...
Друзья-враги расстались, и Граев, сняв с дорог свои пикеты, вернулся с отрядом к своему встревоженному стану на колесах. Проходя мимо околодка, Граев заглянул в вагон, похлопал сына по спине, пригладил курчавую головку «милосердной сестрицы» и сказал:
— Скорее поправляйся, Марк, — работать надо.
Заутра Граев оставил караулы только со стороны Тамбовской линии; поездной комитет составил расписание дежурств в поезде на неделю, и свободным от дежурства рабочим было дозволено, если хотят, итти наниматься к мордвам на жнитво.
XXVI. Мельница.
Марк быстро поправлялся; с рукой на перевязи он уже ходил по лесу, над рекою, изнывая по купанью. Его мыли в вагоне уже не раз; Аня его «обстирала», и Марк был в чистом, но разве может баня, ванна и душ заменить собой купанье на открытом воздухе в живой воде, и всякому знакома ноющая досада, когда сидишь на берегу и смотришь на купальщиков, а самому нельзя. Марк собирал на берегу плоские камешки и, швыряя их в воду, «пек блинчики» — иногда удавалось, если попадется сходный камешек, испечь сразу чуть не десять блинков, но и это не утешало. Мальчишки из воды кричали Марку:
— Эй! Атаман! Я нырну, а ты стреляй из шпаера свово!
И мальчишка нырял безнаказанно, зная, что Марков шпаер у отца.
Никто, кроме Марка, при обстреле поезда чехо-словаками не был ранен — это его немножко утешало, но, видимо, почтение к раненому в бою среди мальчишек падало. А здесь, вместо «зеленых», с которыми готовилась сразиться «банда смерти», оказались приятели и приглашают хлеб косить, снопы вязать или молотить.
Видя, что сын скучает, Граев позвал его с собой в конец ветки смотреть мельницу. Они поехали на паровозе.
Паровоз без состава — это все равно, что молодая сильная лошадь, которую после обычной работы распрягли и выпустили на зеленый луг: поставит хвост трубой, даст козла, брыкнется задом, заржет и, развевая гриву, весело и легко кидая ноги, побежит не спеша на траву. Так и паровоз, на котором поехали Граев с Андреевым, для начала сбуксовал, выпалив в воздух целый букет белых на солнце клубов пара.
— Марк, дай ему песку! — сказал Андреев.