— Дзинь, тра–та–та….
Потом меня откидывает назад, чем–то больно и резко ударяя сразу всем телом, следом страшный, немыслимый грохот! По лицу и всему телу сильно, наотмашь горячий, какой–то с запахом химии удар спрессованного воздуха.
В последнее мгновение я почему–то вижу испуганные глаза Ассахана, который сидит, согнувшись в три погибели, скрываясь за низким бортом и что–то, как мне кажется, кричит!
Но я не успеваю понять, как меня сильно, словно мячик отрывает и швыряет к противоположному борту! Я крепко ударяюсь, перебивая дыхание, немея всем телом, и бьюсь обо что–то головой! Все! Конец? Только и успеваю подумать, как тут же проваливаюсь в небытие,…Звуки глохнут, смолкают…
Почему–то мне кажется, что вместе с ними и мое сердце начинает затихать и глохнуть…
Все тонет во тьме и следом врывается постыдная и нелепая мысль…
А я же там, под своим арабским одеянием совсем голая, даже без трусиков, и как же я такая буду лежать мертвая перед ними? Все! Отключаюсь…
Боль! Резкая боль! Потом открываю глаза! Надо мной лицо Милки, которая что–то говорит, но я не слышу ничего, в ушах только странный писк: пи..и..и.
Потом меня мутит, пытаюсь приподняться, но ничего не слушается, я не чувствую своего тела! Что это? Я что, умираю? Нет! Глаза же видят! И только? Закрыла глаза и тут же в испуге их снова открываю! Нет! Нельзя! Не засыпай, борись, живи…
Вода, словно песок горячая, но я все равно, через силу размыкаю рот, закашливаюсь и все равно успеваю сделать глоток. Следом, превознемогая боль в голове, еще несколько раз касаюсь чашки, смачивая губы. Сначала я вижу только ее руки, а потом, когда она опускает мою голову, вижу ее озабоченное, потное и раскрасневшееся лицо. Она говорит что–то, но я не понимаю, не слышу. Она что–то говорит и говорит, но я только догадываюсь, что она говорит. Это я вижу по ее мимике, губам. Немного забавно, как в немом кино. Это надо же, подумала, никогда бы не увидела такого, сплошное кино…И только с усилием повернув на сторону голову, вижу, что я лежу под каким–то навесом среди таких же, как и я, окровавленных, перемотанных бинтами тел. Только и вижу их, своих спутников по несчастью. Их много, больше десятка. Потом уголком зрения вижу, что невдалеке накрытые мешками нелепо торчат босые ноги, без обуви, то на одной, то на другой ноге. Но тут же я понимаю, что им, кто так нелепо разулся, не нужна уже никакая обувь. Их тоже в несколько рядов…Потом медленно поворачиваю голову и вижу озабоченное и напряженное лицо доктора. Он тоже что–то спрашивает, но потом, как я догадалась, понимает, и, подняв лицо, что–то говорит Милке. Та внимательно слушает, кивает. Потом все пропадают. Я снова одна, только перед глазами нависающий полосатый навес. Все, я устала, хочу спать… Потом опять надо мной лицо Милки. Она тянет мою руку, что–то быстро втирает, а следом, и я это чувствую, укол! Вот потом мне уже лучше, и я, я… Все поплыло перед глазами, и я уплываю…Все! Дико хочу спать!
Во сне какие–то страшные и нелепые, разевающие хищные пасти крокодилы гоняются за мной. Я бегу от них, пытаюсь спрятаться, но их с каждым разом все больше и больше, и они не только летают, а уже быстро ползут ко мне… Мама! Они ползут, а я ничего не могу, даже не могу пошевелиться…Ведь я ранена, так почему–то во сне думаю. Но мне надо от них, надо, и я, напрягаясь, тянусь, тянусь, а потом, открывая глаза, ничего не понимаю.
Вокруг темно и только карбидная лампа ярким шаром освещает шатер и ряды моих сострадальцев. Но мне надо… мне надо, не могу уже… С трудом приподнимаюсь на локтях, голова кружится и к горлу подступает тошнота.
Открываю рот и что–то, чего сама не слышу, но зову ее…
— Мила! Милочка! Помоги мне, родная…
Потом меня подхватывают и я, захлебываясь в кашле, с трудом ощущаю, что ноги хоть и дрожат, и слабые, но держат. Ну, если я стою, тогда и пойду. Делаю первый шаг, лилипутский, опираясь на плечо и руки Милки.
— Мила мне надо писать. — Говорю ей и не знаю, слышит она меня или не слышит. Она тянет, волочит куда–то, потом, сажает на руки, как маленькую девочку, задирая рубахи. И тут я… От самих этих действий я слабею, и мне кажется, что вместе с тем, что из меня выходят, и все мои силы меня покидают, и я тут же слабею. Я устала, спать, спать…
Собираюсь с мыслями
Три дня провалялась в каком–то неосознанном состоянии и наконец–то, наутро четвертого дня что называется, очухалась. К тому же вернулся слух, но пока что недостаточно острый, и чтобы со мной поговорить, Милке надо было орать мне что–то или же громко и в самое ухо высказывать свои недовольства. А то, что она недовольна была мной, то было видно по ее поведению и отношению ко мне. Но так ведь мне только казалось тогда из–за плохого самочувствия и подорванного состояния здоровья, и спустя некоторое время я поняла, что она для меня очень старалась и все делала для моего скорейшего выздоровления.