Ну, ты точно рехнулась баба, совсем за …… с этим их белым верблюдом! Ну и что ты будешь тут делать? Тут у них, между прочим, нет подиума, как дома. Что не надо? Не надо всего? Ты хоть подумай, что ты будешь жрать тут у них? Что? Верблюжье молоко? С чем? Ну ты такое задвинула… Финики она есть будет с ними, как дитя малое…
Я? Я ни минутой, и как только, так я сразу же отсюда хода до дома, до хаты! Ты не торопись и все как следует обдумай. А пока я скажу тебе, что меня очередной караван забирает туда, в помощь к доктору. Так что я завтра утром уезжаю. Вот так–то родная! Подумай! У тебя есть еще время до утра. Пока!
Сказала и пропала. Больше я с ней не увиделась. Говорили потом, что колонна, в которой она ехала, снова попала под налет крокодилов и что многих поубивало. А насчет нее, я так ничего и не узнала. Спрашивала у Ибрагимушки, но он тоже ничего определенного. Только какая–то там история темная потом всплыла, с какими–то русскими добровольцами. Поговаривали, что у них была медсестра матюгливая, но, то она, не она, я так и не узнала.
Потом я уже стала не просто ходить, а помогать выздоравливающим. Научилась перевязывать, да так, что меня стали приглашать, с удовольствием слушая мой смешной для них арабский. Потом вернулся мой…Привел очередной караван с беженцами из Ливии. И как вошел, так я, теряя не только сознание, но и совесть, затащила его к себе и пока не уехали с ним в край любви, я не успокоилась. А всем тем, кто подходил зачем–то к нашему шатру, я кричала, сжимая его в себе.
— Мамнуэ, аура, массаляма! (Нельзя, назад, до свидания)!
Он лежал и смеялся, а я, ощущая, как он там им быстро двигает и что он из меня вот–вот выскочит, я его умоляя:
— Шукран, бешкиш! (Пожалуйста, помедленее)!
— О, мамочки, мама!!! Я… я…люблю тебя!!!
А потом наши красавицы, меня каждый раз передразнивая, подтрунивали, коверкая то, что слышали:
— Мамы! Мамычкы! Айя, айя! Люибить тебья! И ха. ха!!!
— Энти магнуна! — Кричу им, мол, вы дуры.
А им еще веселее, и они снова….
Через месяц мы со всеми раненными и кому повезло быть здоровыми добрались до Азавада. Поселили нас, как героев, и даже я научилась лепешки ему выпекать в печи. Ну, и всякие выкрутасы из теста. Он ел, нахваливал и любил…А потом я, по совету Асаахана, который так и остался при нем, приготовилась принять ислам.
В один из дней состоялось мое посвящение в ислам, и я получила свое новое имя — Фатин, что означает — соблазнительница. Теперь я дома по–прежнему Рая, а на людях все меня знают как Фатин. А потом мой разбойник и души покоритель уехал к своей родне. Что он им там говорил, и как у него сложилось, но в один прекрасный день он появился в нашем доме сияющий и сразу же мне. Теперь я не буду уже с переводом. Язык–то арабский я уже выучила, но пока только учу томашек — язык туарегов, потому что он мне прямо с порога:
— Моя женщина, мне разрешили, и я приглашаю всех на наш свадебный ужин.
А что оказалось на самом деле? Когда он приехал к родне, то его даже не захотели слушать о женитьбе на мне. Но потом он явился с докладом к своему начальнику из имхар. Имхары — это племя воинов и начальников в туарегском обществе, которое сейчас стало конфедерацией туарегов. Он обратился к аменокал, главе конфедерации, но тот сам решения не стал принимать и отослал его к своей матери. Мать аменокала пользовалась особым авторитетом и властью, поэтому имела право советовать сыну. И вот она, мудрая женщина, сто лет ей жизни во славу Аллаха, что присоветовала. Из–за раздоров и нежелания Европы и остального мира признавать власть туарегов над Азавад, она советовала сыну искать поддержку у русских, в Москве. Поэтому, мой Ибрагимушка не только получил разрешение на женитьбу, но и получил подарки для своей невесты, то есть мне. Традиционное ожерелье «Таказа» и сережки «Тизабетен». Изумительной красоты! Вот так я в одночасье из белла — сословья слуг, перепрыгнула с ним в элиту туарегов.
Сейчас мы с мужем в Париже. У него дела по поводу Азавада. Он представляет интересы имощаг и у него пока что не все получается, но это пока.
Мы снимаем квартиру, и я одеваюсь как местные парижанки. Кстати и муж мой тоже, только не носит галстук. Так что, глядя на нас со стороны, и не скажешь, что мы туареги из знойной Сахары.
Но сначала умора была, когда он, во–первых, меня в линжерии, нижнем белье впервые увидел, да с поясом и в чулках ажурных. Ведь в Париже нам пришлось переодеться в европейскую одежду.
Когда мы сюда приехали, было довольно холодно ходить, в докали — тунике и даже поверх с хаиком шерстяным, а еще ему в чалме, да еще с перевязанным лиссамом лицом…Сначала я со своей служанкой и Ассаханом отправились по магазинам и там переоделась. Когда я вышла из примерочной, так Ассахан, минут пять все восклицал да цокал языком, восхищаясь, какая я красивая да европейская женщина. Потом и ему пришлось на себя насмотреться, когда я ему и служанке наряд европейский купила. Он еще прослезился в благодарность за щедрость от меня и даже пытался руки лезть целовать, вспоминая время, когда он учился в Союзе. Потом подошла очередь мне перед моим обольстителем красоваться.