наблюдал за ней с легкой завистью. Как можно так писать?
Тем временем Дейзи закончила страницу, поставила перо в подставку и
промокнула лист бумаги. Повернувшись, чтобы поместить ее поверх кипы
страниц рукописи, она заметила в дверях графа.
− Боюсь, вы вновь застали меня за подглядыванием, − проговорил он,
отлепляясь от косяка, − но вы казались столь увлеченной творческим
сочинением, что я не хотел портить момент. Кроме того, − добавил он, входя в
комнату, − сидя здесь, вы представляете собой чертовски симпатичную картину.
Все равно что лицезреть Ренуара.
Дейзи не выглядела впечатленной.
− Я уже говорила, что умасливание меня комплиментами вас не спасет.
− Возможно, не спасет, − согласился он, пересекая комнату по направлению к
столу, − но, думаю, и не повредит. Кроме того, прошлым вечером я уже сказал,
что не делаю пустых комплиментов.
Дейзи не стала продолжать спор. Вместо этого она пером указала на стол
тикового дерева подле него. – Ваш камердинер спустился рано. Он принес ваши
письменные принадлежности и подготовил рабочее место.
Себастьян взглянул через плечо на стол. Его «Крэнделл» стоял прямо на пресс-
папье посреди стола. Выше располагался латунный письменный набор с двумя
перьями и перочинным ножом. Слева от печатной машинки лежала старая
пожелтевшая рукопись и запас свежей бумаги. Он уставился на белоснежные и
пожелтевшие листы и ощутил приступ паники.
− Я заметила, что у вас «Крэнделл»[1].
Ее голос вырвал его из дурных предчувствий.
− Да, − отозвался Себастьян, напомнив себе, что это всего лишь спектакль. Он
здесь не для того, чтобы писать, а затем, чтобы от этого отвертеться. – Уже
много лет. Старая потрепанная вещица, но все еще работает. – Он взглянул на
стол Дейзи, впервые заметив, что у нее нет печатной машинки. – Я думал, вы
квалифицированная машинистка. И пишете рукописи от руки?
− Дома у меня есть печатная машинка, но я никогда ею не пользуюсь. Клавиши
западают, а поскольку бумага у нее находится внутри, я не вижу, когда делаю
ошибки. Проще написать от руки. – Она бросила взгляд на его стол. – Если бы у
меня был «Крэнделл», − завистливо добавила она, − я бы, не сомневаясь,
бросила все эти перья. Прекрасная машинка.
− Мне, как и вам, нравится видеть то, что я печатаю. К тому же «Крэнделл»
легкий. Я всегда много путешествовал и всюду брал его с собой.
Дейзи склонила голову набок.
− Но не в Пеннинские Альпы, − пробормотала она.
Любопытство девушки было очевидно, но Себастьян не намерен был посвящать
ее в детали. Он здесь, чтобы показать ей, сколь невозможно для него
сочинительство, сыграть измученного художника, но черта с два он обнажит
перед ней душу.
− Нет, − поспешно ответил он. – Не в Альпы.
Граф обогнул свой стол и отодвинул кресло. Присев, он уставился в
отполированную черную жесть и блестящую сталь «Крэнделла», страх камнем
упал ему в желудок.
Сделав вдох, он отбросил все опасения и потянулся за чистым листом писчей
бумаги. Чтобы осуществить свой план, нужно создать видимость работы.
Эвермор заправил бумагу в «Крэнделл», но стоило ему коснуться пальцами
клавиш, он ощутил приступ чистой необъяснимой паники. И тут же отдернул
руки.
− Что-то не так?
Подняв голову, он обнаружил, что Дейзи взирает на него с легкой
озабоченностью.
− Ничего, − солгал он, хотя правда лучше послужила б его цели. – Почему вы
спрашиваете?
− Вы выглядите… обеспокоенным.
− Я в полном порядке.
Удовлетворившись ответом, она вновь сосредоточилась на работе. Себастьян
опять положил руки на клавиши и застыл, парализованный. Белый лист бумаги
маячил перед ним, подобно ледяным просторам Арктики. Он закрыл глаза, но
стало только хуже, поскольку ощутил предательскую жажду просачивающегося
в кровь кокаина. Он не мог этого сделать. Не мог даже притвориться, что
пытается. Его руки соскользнули с печатной машинки. Он разразился тихими
проклятиями.
− Милорд?
Себастьян вновь поднял глаза и увидел, как она тихонько кашлянула.
− Прежде чем вы попытаетесь исправить роман, − мягко предложила она, −
может, стоит его сперва прочитать?
− Прочитать? – Он ухватился за эту мысль с глубоким облегчением. Читать,
даже собственную прозу, куда лучше, чем притворяться, что пишешь. – Да,
разумеется. Это будем отличным первым шагом.
Сдвинув в сторону список ее замечаний, лежавший сверху, он сгреб стопку
пожелтевших страниц, откинулся в кресле, напустив на себя самый, как он
надеялся, добросовестный вид. Себастьян чувствовал на себе ее задумчивый и
несколько озадаченный взгляд, но не обращал внимания, заставляя себя
приступить к чтению рукописных строк, выведенных им много лет тому назад.
Это была мука. К концу первой главы он не мог взять в толк, с чего, ради всего
святого, в свои семнадцать он был так самонадеян, что полагал, будто обладает
хоть каким-то талантом. К концу второй не понимал, как у Гарри мог оказаться
настолько плохой вкус, чтобы опубликовать хоть одну его работу. К концу
третьей убедился, что проявил завидную рассудительность, ни разу за все годы
не взяв в руки этот роман. Это просто мусор.
Себастьян изводил себя все утро, но к концу восьмой главы, рукопись стала
столь невыносимо скучной и банальной, что он просто вынужден был
остановиться.
В противоположность ему мисс Меррик, все еще поглощенная работой,
строчила по бумаге, и Эвермор вновь задался вопросом, как можно так писать.
Она занималась этим уже несколько часов, затерявшись в волшебном
писательском мире, где важна только история и ничего больше. Ах, жить так,
забыть обо всем и обо всех и полностью погрузиться в работу – каким это было
благословением. До кокаина подобные моменты случались нечасто, но
Себастьян до сих пор вспоминал, каково это: возбуждение от льющихся
потоком слов, радость от выразительно построенного, совершенного
предложения, удовлетворение от правильно выписанной ключевой сцены, облегчение, с которым пишешь самое любимое слово «Конец».
Но Себастьян помнил и темные стороны и потому завидовал Дейзи. Она так
свежа и наивна, так целеустремленна и настойчива. И он когда-то был таким,
много лет назад, в самом начале. Сейчас слова льются из нее с естественной
легкостью, свободной от неизбежных сомнений, разочарований и язвительной
критики. Это придет к ней, с каждым годом, с каждой книгой писать будет все
труднее. Из льющегося потока слова превратятся в ручейки, а затем в
драгоценные капли. В душе поселится отчаяние, потом паника. И тогда она
попробует кокаин, абсент, а может, джин, но несмотря на все попытки в конце
концов станет похожей на него. Все писатели в итоге к этому приходят.
Словно чтобы рассеять эти мрачные размышления, из-за облаков выглянуло
солнце. Пролившись сквозь окно, солнечный свет наполнил комнату, четче
обрисовав контуры тела девушки, чем сразу же поднял Себастьяну настроение.
Он заметил, что на ней корсет, потому как разглядел крошечные рукава-
фонарики того, что явственно было лифом-чехлом, вырисовывающимся под
блузой с буфами. На деле совесть не позволила бы графу затащить ее в постель,
но представлять он мог все, что угодно. Слой за слоем, он бы избавил ее от
одежды, начав с этой строгой накрахмаленной блузы.
Дейзи шевельнулась, но тем не нарушила страстных грез Себастьяна, потому
как закрыла глаза и со стоном запрокинула голову, открыв взгляду нежную
шейку, что только пуще распалило пожар в его теле. Она свела лопатки вместе,
при этом груди подались вперед, отчего его возбуждение разгорелось в знойную
всепоглощающую страсть. В его мыслях она вдруг предстала пред ним
обнаженной и он обхватил ее груди ладонями.
− Вы снова это делаете.
Внезапное возвращение к действительности оказалось болезненным. Поерзав в
кресле, Эвермор заставил себя встретиться с Дейзи взглядом.
− Прошу прощения?
− Пялитесь на меня.
Он посмотрел на восьмую главу, затем вновь на мисс Меррик, и решил, что с
него хватит. Ему необходимо отвлечься.
− Простите. Я размышлял, как вам удается так писать.
Неодобрение в ее глазах сменилось замешательством.
− Что плохого в том, как я пишу?
− Я не сказал, что в этом есть что-то плохое. Просто вы пишете без всяких
колебаний, и это привлекло мое внимание.
Казалось, его слова ее озадачили.
− Ну, пока нет нужды в каких-то перерывах. В конце концов, это просто
наброски.
− Да, но разве вам не требуется время на размышления?
Теперь Дейзи выглядела еще больше озадаченной.