− Вообще-то нет. Я же сказала, это черновик. На данном этапе, я просто пишу,
как можно быстрее, стараюсь каждый день заканчивать по меньшей мере
десятью новыми страницами.
Бывало и ему такое удавалось. Доза кокаина и четыре эспрессо, с некоторой
ностальгией вспомнил Себастьян, и он мог писать страницу за страницей без
остановки. Он взглянул на строки текста, которые она так быстро выводила,
затем на пустой лист бумаги в своей печатной машинке, и ощутил, как зависть
перерастает в отчаяние. Он никогда не сможет снова так писать. Не сможет
писать, как она.
− Сколько вы пишете в день?
Голос Дейзи вторгся в его мысли, и Себастьян выкинул из головы
воспоминания об Италии. С кислым лицом он поднял перед ней чистый лист:
− Вот так теперь завершается каждый мой день всякий раз, когда я пробую
писать.
− Всякий раз? Вы преувеличиваете.
− Нет, цветочек, нисколько. Поэтому я и бросил. – Со вздохом он кинул бумагу
на стол рядом с «Крэнделлом» и потер кончиками пальцев над глазами. – Это
так чертовски тяжело.
− Да, тяжело. Временами.
Опустив руку, Эвермор уставился на Дейзи, негодуя на нее, ее энтузиазм и
чертовы десять страниц в день с неистовством, удивившим его самого. Он-то
считал, что его уже ничто не трогает.
− Но и приносит удовольствие, − мягко продолжила она. – Вам должно быть это
известно. Вы оставили богатое наследие. Если б творчество не приносило вам
радость и удовлетворение, зачем бы вы стали им заниматься?
− Сумасшествие?
Казалось, она не отнеслась к его предположению с должной серьезностью.
− Ведь вы должны находить в нем какую-то награду?
− Возможно, − признал он, − но большую часть времени это мука. Все равно,
что карабкаться на четвереньках по острым скалам. Голым, − добавил он для
лучшего сравнения. – А твоя муза все это время нашептывает, что ты никогда не
достигнешь вершины и, должно быть, безумен, раз пытаешься.
Дейзи молча изучала его, ее прелестное веснушчатое лицо преисполнилось
сочувствием.
Этого Себастьян не мог вынести. Вскочив на ноги, он подошел к одному из
французских окон, ведущих на террасу. И уже принялся открывать дверь, думая
лишь о побеге, но ее голос его остановил.
− А что, если посмотреть на все иначе?
Он замер, рука его застыла на дверной ручке.
− Что вы имеете в виду?
− Воспринимайте это как развлечение, а не как муку.
− Развлечение? – эхом отозвался он и бросил хмурый взгляд через плечо. – Вы
ведь не всерьез?
Но Дейзи не шутила. Судя по задумчивому выражению лица.
− Мне кажется, если верить, то все получится.
− Нет, не получится. Это ложь, а ложь еще никому не помогала.
Раздраженно фыркнув, Дейзи отложила перо и встала.
− Иной взгляд на вещи – не ложь! − заявила она и встала подле него перед
французским окном. – В позитивном мышлении нет ничего дурного или
лживого.
− Стакан наполовину полон, в этом суть? А вы всегда такая?
− Какая такая?
− Сама безмятежность, хорошее настроение и солнечный свет?
Дейзи не обиделась. Напротив, она вдруг улыбнулась.
− Похоже на то, − призналась она. – Боюсь, это ужасно раздражает мою сестру.
− В самом деле? Не представляю почему.
Она состроила Себастьяну рожицу.
− Дразнитесь, если хочется, мне все равно, я предпочла считать писательство
забавой. А вы нет, вот почему для вас это так тяжко.
Ее точка зрения так незамысловата.
− Писательский труд не забава. Это одержимость. Это зависимость. Согласен, в
нем можно обрести удовлетворение и, вероятно, даже очищение. Лично я всегда
ощущал ошеломительное чувство облегчения, заканчивая книгу, но лишь
потому, что проходила та порабощавшая меня одержимость. У творчества
много сторон, но это не забава. Меня ставит в тупик, как вы вообще можете так
считать.
− Я просто включаю воображение. Всякий раз, садясь за работу, я представляю,
что отправляюсь в удивительное путешествие, а моя история – место,
наполненное очаровательными людьми, загадочными улочками и спрятанными
сокровищами.
Себастьян с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза.
− И я стараюсь не умалять значимость своих первых шагов, − продолжила она. –
Поэтому как можно быстрее пишу первые наброски. Это трудно, но я пытаюсь
отложить критический разбор на потом, когда буду более объективна.
Эта мысль показалась ему разумной. Прежде ему такое не могло и в голову
прийти. С другой стороны, он никогда не делал несколько набросков. Он
выписывал одну, и только одну, линию. Всегда.
− А если страницы, что вы настрочили с такой скоростью, окажутся ерундой?
Вы просто потеряете время.
− Лучше терять время, когда пишешь что-то, чем терять его, не делая ничего!
Эти слова подействовали на Себастьяна, подобно физическому удару. Повернув
голову, он посмотрел в окно.
− Справедливо, − пробормотал он, прижавшись лбом к стеклу. – Весьма
справедливо.
Между ними повисло молчание. Оба вернулись к своим столам, где она
продолжила писать, а он вновь взял в руки рукопись. Но слова Дейзи
продолжали эхом звучать в его голове, и он счел, что продолжать чтение
невозможно.
Писательство – забава? Он ощутил странный проблеск душевного волнения.
Некого старого, забытого чувства: слабого, заплесневелого и совершенно
неожиданного.
Стремление.
Себастьян попытался выбросить эту мысль из головы, насмехаясь над нелепыми
взглядами мисс Меррик. Бесконечно повторяя себе одно и тоже, не сделаешь
это правдой. И он не желал, чтобы это становилось правдой. Однако,
результаты, которых она добилась, говорили сами за себя. Или нет?
Задавшись этим вопросом, он вдруг понял, что не имеет представления о ее
творчестве, и ощутил внезапное, всепоглощающее любопытство – вот бы
прочитать то, что Дейзи строчила с такой легкостью и быстротой, понять для
себя, есть ли в такой работе что-то стоящее и действительно ли у нее талант? И
дело не в том, что он не вправе читать ее работы. Напротив, от него этого
ждали. Состряпанный Марлоу план одним выстрелом убивал двух зайцев.
До Себастьяна вдруг дошло, что став ее наставником, он скорее достигнет своей
цели. Прочитает ее работу, похвалит, заверит в том, что она великолепно
справляется сама и не нуждается в помощи закатившейся звезды, вроде него.
Подняв глаза, он обнаружил, что Дейзи вновь склонилась над столом и что-то
лихорадочно пишет. Должно быть, ее писанина ужасна, решил Себастьян.
Никому не под силу семимильными шагами ваять достойную прозу. Он
поморщился. Нет занятия хуже чтения плохой прозы, но если это поможет ему
выбраться из сей передряги, не взявшись за перо, то оно будет стоить каждого
отвратительного слова.
Примечания:
[1] Crandall (Crandall Machine Company). Кротон, Нью-Йорк, 1886. Одна из
самых красивых пишущих машинок на свете, к тому же обогнавшая свое время:
84 символа на ней можно было напечатать, используя всего 28 клавиш.
Evelina 22.07.2014 19:10 » Глава 11
Перевод: Evelina
Редактирование: kerryvaya
Глава 11
Торговля авторством – сильная и неразрушимая навязчивая идея.
Жорж Санд
Он ненавидел писать. Дейзи находила это сложным для понимания. Мгновения,
затраченные на изобретения истории, для нее были самыми счастливыми за
день. А ведь он Себастьян Грант – самый известный и преуспевающий писатель
их поколения. Как можно достигнуть таких высот в том, что ненавидишь?
В тот день она сидела за столом, притворяясь, что проглядывает последние свои
несколько глав, а сама украдкой изучала его, пытаясь понять. В его голосе,
когда он говорил о писательстве, бесспорно звучала враждебность,
объяснявшая, почему за три года «Марлоу Паблишинг» не получило от него ни
единой рукописи и почему он изо всех сил противится ей, но как помочь ему
преодолеть эту неприязнь? Если граф ненавидит свою работу, если не желает
более ею заниматься, что она могла сказать или сделать, чтобы это изменить? Те
крохотные намеки, высказанные раньше, оказались удручающе
недейственными. Что же еще она могла сделать?
Вероятно, ничего, с несвойственным ей пессимизмом признала Дейзи. В конце
концов, нельзя заставить другого человека что-то полюбить.
Но что именно отвратило его от работы? И как это можно преодолеть?
Она вновь покосилась на Эвермора, наблюдая, как тот читает рукопись. Когда
он нацарапал что-то на полях листа, прядь черных волос упала ему на лоб. Он