выражением страсти. И вот у нее появилась возможность наконец-таки понять,
чем занимаются влюбленные в темных уголках и о чем шепчутся так, чтобы не
слышали компаньонки. А после, когда она узнает, как ведут себя друг с другом
влюбленные, какие романтические поступки совершают, – тогда сумеет
достоверно это описать.
И даже когда Дейзи призналась себе в этом мотиве, она сознавала, что и тут не
до конца честна. Вовсе не литературные соображения подтолкнули ее сделать
столь дерзкое, опрометчивое предложение самому скандально известному
мужчине из всех, кого она знала.
Да, она гадала, на что похож его поцелуй, и была уверена, что он не имел бы
ничего общего с ее первым поцелуем много лет тому назад, но прикосновение
его губ превзошло все возможные фантазии. Это было самое удивительное
чувство в ее жизни. И к своему стыду она хотела испытать его снова.
Дейзи всегда считала, что поцелуй должен быть нежным, трогательным,
блаженным. Но теперь знала, что он совсем иной. Хмельной, щедрый,
страстный обмен, в котором приоткрыты губы и соприкасаются языки. Он
пробудил в ней ужасающе странные ощущения – ноющее тепло, и жажду,
отчаянную потребность в большем. Она вспомнила, как он расстегнул пуговицы
ее блузы и прижался губами к основанию шеи и что она почувствовала в этот
момент – словно вот-вот растает лужицей на полу. Вспомнив, что все не
ограничилось одними лишь его поцелуями, Дейзи залилась краской в темноте.
Она тоже к нему прикасалась.
О Боже, что же она натворила?
Дейзи перевернулась набок, прижавшись пылающей щекой к прохладному краю
подушки. Воспоминание о том, как он обхватил ладонями ее груди, как его
прикосновения, казалось, обжигали прямо сквозь одежду, до сих пор было столь
ярким, что даже сейчас она могла вновь ощутить биение сердца и то, как
изгибалось ее тело в ответ.
Откинув одеяло, она со стоном села на кровати: в голове опять эхом раздались
собственные слова:
Сколько моих поцелуев потребуется, чтобы исправить эту рукопись?
В голове возник образ графа, и, закрыв глаза, она откинулась на локтях,
размышляя о его губах, прижимающихся к ее шее.
«Когда?» – гадала она, и в ней нарастало предвкушение, столь острое, что оно
стерло все сожаления и страхи. Когда он поцелует ее снова?
Это, думала Дейзи, самый настоящий роман. И она хотела его, так сильно –
почти невыносимо. Может, это грешно, безнравственно и просто неправильно,
но она не могла найти в себе сил отказаться от заключенной сделки. Даже если
это была сделка с дьяволом.
Здравомыслящий человек ответил бы «нет». Здравомыслящий человек вчера
выпроводил бы изящную попку мисс Меррик вместе с ее соблазнительным
предложением прямиком за дверь и отправил бы первым же поездом обратно в
Лондон. Но обладай Себастьян здравым смыслом, он никогда бы не стал
писателем.
Положив руки на печатную машинку, он уставился на заправленный в каретку
лист и два напечатанных на нем слова. «Крэнделл» до сих пор работал
исправно, и Себастьян еще помнил, как им пользоваться. Ему без труда удалось
напечатать слова «ГЛАВА ПЕРВАЯ», но сразу же за сим образовались
сложности.
Убрав руки с машинки, он сверлил «Крэнделл» тоскливым и враждебным
взглядом, чувствуя, как кокаин влечет его, подобно змею-искусителю. Эта тяга
отдавалась шепотом в ушах, текла по венам, маня, соблазняя, пытаясь отвлечь
на каждом шагу.
Он с этим завязал, напомнил себе граф. Он сумел отказаться. Глубоко вздохнув,
Себастьян взял в руки письмо Дейзи с замечаниями. Он прочел его уже дюжины
раз, но продолжал читать снова – так он мог заниматься чем-то, а не просто
бросить все к чертям.
– Вступление слишком нудное, – пробормотал он себе под нос, – напоминает
чтение описаний из Бедекера.
Разумеется, она права. Путешествие главного героя через канал, поездка на
поезде из Кале в Париж, описание вокзала Сен-Лазар и в самом деле
напоминали выдержки из путеводителя Бедекера.
Выпрямившись в кресле, Себастьян отложил письмо и вновь положил пальцы
на клавиши «Крэнделла». Он решил придумать книге новую завязку. Что-
нибудь живое и эмоциональное.
– Сэмуэль Риджуэй, – бубнил он, печатая, – слыл многообещающим молодым
человеком.
Нет, слишком бездеятельно. Перечеркнув крест-накрест эту строчку, он
попытался вновь.
– Когда Сэмуэль Риджуэй сошел с поезда, на вокзале Сен-Лазар кипела суета.
Прервавшись, он закатил глаза. Разумеется, там кипела суета. Ради бога, это
ведь вокзал. Вновь он вычеркнул написанное и, глядя на перекрещенные линии,
красовавшиеся на каждом напечатанном абзаце, ощутил приступ отчаяния. Как,
черт побери, он мог исправить всю рукопись, когда ему даже не под силу
сочинить приличное вступление.
«Есть более легкий способ, – прошептало подсознание. – Ты знаешь какой».
В отчаянии он выбросил змеиное шипение из головы, полностью
сосредоточившись на желании иного рода, желании, куда более сладостном,
нежели наркотик.
Откинувшись на спинку кресла, Себастьян прикрыл глаза. В голове тут же
возник ее образ: кремовая кожа, ирисочные веснушки, розовая пена кружев,
белый нансук[1] и коричневая тесьма. Он представил соблазнительный холмик
ее груди в своей ладони, и его захлестнула страсть. Машинально втянув носом
воздух, он почти ощутил ее нежный цветочный аромат. В своем воображении
он почти ощущал сладость ее губ, почти чувствовал ее руки, обнимающие его за
шею и прижимающие ближе к себе. Почти.
Себастьян со стоном открыл глаза. Уже достаточно скверно то, что он каким-то
образом согласился переписать чертову рукопись. Но теперь ему вдобавок
приходится кружить в изысканном танце соблазнения с женщиной, слишком
невинной для серьезных вещей. Когда она предложила в качестве вдохновения
поцелуи, Себастьян едва смог поверить в свою удачу, но сейчас, глядя на
перечеркнутые строки текста в печатной машинке, он осознал, как на самом
деле ему «повезло». Он ощущал себя проклятым, взирающим на рай из глубин
ада.
Себастьян попытался взглянуть на все с хорошей стороны. По крайней мере, это
всего лишь исправления, ему ведь не придется писать всю книгу с чистого
листа. И за каждые сто страниц он получит восхитительную награду за свои
труды. К тому же можно и поднять ставки, решил он, вспомнив, что может
добавить три правила в придуманную ею игру.
Каким же будет первое правило? Лениво водя кончиком пальца по краю списка
с правками, он обдумывал сей занимательный вопрос. Оно не должно слишком
ее шокировать. Последнее, в чем он нуждался, так это, проделав всю работу,
свести ее на нет, а посему, какое бы условие он ни поставил, оно должно сполна
вознаградить его за тяжкий труд, но в то же время быть довольно романтичным,
соответствуя ее невинным ожиданиям. Все оказалось немного запутанным.
Солнце встало из-за горизонта, и сквозь французские окна в библиотеку
полились утренние лучи. Себастьян несколько раз моргнул, застигнутый
врасплох неожиданно ярким светом, и протянул руку к настольной лампе.
Стоило ему погасить ее, повернув медную ручку, как солнечные лучи упали на
ткань штор, пробившись сквозь украшенную кисточками бахрому. Взявшись за
одну из кистей, Себастьян принялся лениво теребить ее в руках и, глядя, как
утренний свет мерцает на ярко-оранжевых, золотых и коричневых нитях, вдруг
понял, каким должно быть первое правило.
Улыбнувшись, он опустил руку и вновь обратил взгляд на лист бумаги в
печатной машинке. В голове промелькнула некая мысль: смутная и
расплывчатая, но определенно верная. Улыбка исчезла с его губ, и Себастьян,
вдруг встрепенувшись, выпрямился в кресле.
Не до конца сознавая, что делает, он положил руки на клавиатуру и быстрыми
чеканными ударами напечатал первое предложение. Поразмышляв секунду, с
неторопливой решимостью, написал второе. Затем еще одно. Медленно, из
самых глубин души, появился слабый проблеск надежды.
Спустившись в библиотеку, Дейзи обнаружила, что Себастьян явился раньше и
уже трудился не покладая рук. С бешеной скоростью он отбивал на печатной
машинке слова, и Дейзи замешкалась в дверях, сомневаясь, входить ли, ибо не
хотела его отвлечь.
С этого места ей хорошо было видно лицо Эвермора. Хотя брови его были
сосредоточенно сдвинуты, печатая, он едва заметно улыбался, и Дейзи ощутила
чувство глубокого удовлетворения. Впервые со дня их встречи, он выглядел
довольным. Будучи писателем, она поняла, что это значит. Работа спорилась.