сильнее и ярче. По телу пробежала дрожь. Небеса, он еще даже не поцеловал ее,
а она уже пришла в такое волнение, что едва могла дышать.
Себастьян выжидал, его губы замерли на волосок от ее рта, и Дейзи понимала,
что он ждет, пока она решит, идти вперед или же положить всему конец.
– Я не отступлю, – прошептала она.
Больше Себастьян не дал ей ничего сказать. Он крепко прижался к ней губами,
и наслаждение оказалось столь острым, удовольствие столь пронзительно
сладким, что Дейзи вскрикнула, не отрываясь от его губ. Его пальцы все еще
были запутаны в ее волосах, свободной рукой он обхватил ее за талию,
приподнял на носки, крепче прижав к себе. Как в прошлый раз, он разомкнул ее
губы своими, устроив празднество страсти для всех ее чувств.
Тело Дейзи затрепетало и ожило, словно каждая его частичка – каждая клеточка
и каждый нерв – существовала только ради этого мгновения и этого поцелуя.
Ничто больше не имело значение, ничто на свете.
Дейзи впитывала его вкус и запах. Прижимала руки к его груди, ощущая сквозь
лен рубашки твердые мускулы, дыхание, от которого вздымалась и опадала
грудь, биение его сердца.
Как и при первом их поцелуе, Дейзи почувствовала, что больше не властна над
своими действиями. Вовсе не осознанная мысль заставила ее прижаться крепче
к нему. Вовсе не разум подсказал обвить руками его шею или обхватить его
ногу своей в отчаянной попытке оказаться к нему еще ближе. Ее тело жило
собственной жизнью. Ею правило нечто, незнакомое прежде. Чувственность.
Она потерлась о его бедра своими, единственным ее желанием было
насладиться странными, новыми ощущениями.
Но Себастьян не позволил. Со стоном оторвавшись от ее губ, он отвернулся,
прервав поцелуй. Рука, обвивавшая ее талию, ослабла, медленно опуская Дейзи
до тех пор, пока ее ноги не коснулись земли. Сжав ее руки он немного
отодвинул ее, разъединив их тела, и зарылся лицом в ее волосы. Она ощущала
его глубокое прерывистое дыхание на виске.
Сама Дейзи дышала точно так же неровно. Колени подогнулись, и она
вцепилась в Себастьяна, словно он был единственной твердой опорой в этом
вращающемся мире. Она была потрясена собственными чувственными
желаниями, о существовании у себя которых прежде и не подозревала. Не менее
удивительной оказалась мучительная боль, которую она ощутила, когда
Себастьян отстранился, словно перед ней положили соблазнительную пищу, а
затем выхватили из рук, стоило ей откусить лишь кусочек.
Когда его руки упали вдоль тела и он стал отдаляться, инстинктивно она еще
крепче обхватила его за шею. Ей не хотелось, чтобы это мгновение
заканчивалось.
– Не искушай меня, – простонал он, прижавшись поцелуем к ее волосам. – Я
должен отпустить тебя, пока в силах это сделать.
Когда он отступил, Дейзи почувствовала себя обделенной и все еще сбитой с
толку. Он наклонился, подняв книгу с земли, там, где она упала на траву.
– Вот, – сказал он и протянул томик ей. – Теперь она твоя.
– Спасибо. – Взяв книгу, она раскрыла ее и заметила на форзаце слова,
написанные его размашистым почерком.
«У каждого писателя должен быть свой экземпляр Байрона. С.Г., 12 июля 1896
г.»
Дейзи вновь ощутила прилив счастья и подняла глаза, желая поблагодарить его,
желая увидеть, как эти серые глаза смотрят на нее, а суровую линию губ
смягчает улыбка, но Себастьян уже ушел.
Дейзи не последовала за ним. Вместо этого она обхватила себя руками, прижав
его подарок к груди, мечтая удержать в себе все эти чувства, продлить
блаженную эйфорию настолько, насколько возможно, не расставаться с ней до
тех пор, пока он не закончит следующую сотню страниц.
Пиши быстрее, Себастьян, – прошептала она. – Пиши очень, очень быстро.
Примечания:
[1] Самшит — одно из самых древних декоративных растений, которые
использовались для озеленения и в декоративном садоводстве (часто под
названием «буксус»). Ценится за густую красивую крону, блестящую листву и
способность хорошо переносить стрижку, что позволяет создавать из них живые
изгороди и бордюры, а также долго сохраняющие форму причудливые фигуры
[2] Плес - часть русла с небольшими глубинами; расположен обычно на
излучине. Ниже середины излучины у вогнутого берега расположена наиболее
глубокая часть — плесова
[3] Постройки в виде искусственных руин в пейзажном парке, садовых
павильонов и т.п.; относятся, в большинстве своем к XVIII веку
[4] Стоурхед - один из самых своеобразных парков Англии, в нем воплощен
замысел художника-любителя Генри Хора. Он преобразовал, как вспоминали
современники, один из самых унылых ландшафтов Англии. Павильоны здесь
так прекрасны, что неоднократно копировались не только в Англии, но и в
других странах. Есть даже миниатюрная копия римского Пантеона, храм
Солнца, Сельская хижина, храм Флоры, Грот, Приют отшельника и башня
Альфреда. Эти сооружения, а также украшавшие их скульптуры отличаются
высокими художественными достоинствами, не всегда свойственными
парковым «малым формам».
[5] Шинуазри , шинуазери (от фр. chinoiserie), дословно «китайщина» —
использование мотивов и стилистических приемов средневекового китайского
искусства в европейской живописи, декоративно-прикладном искусстве,
костюме, в оформлении садово-парковых ансамблей XVIII века.
[6] Аполло н (др.-греч. Ἀπόλλων), по прозвищу Феб (др.-греч. Φοῖβος,
«лучезарный», «сияющий») — в древнегреческой мифологии златокудрый
сребролукий бог света (отсюда его прозвище Феб, солнечный свет
символизировался его золотыми стрелами), покровитель искусств, предводитель
и покровитель муз (за что его называли Музагет).
Evelina 18.10.2014 09:46 » Глава 15
Перевод: Evelina
Редактирование: kerryvaya
Глава 15
Я могу сопротивляться всему, кроме искушения.
Оскар Уайлд
Себастьян писал о ней. Он назвал ее Амели, придумал ей мужа и волосы цвета
воронова крыла, но мысленно все-равно видел в героине Дейзи.
Он мечтал о ней. О богатом пламенеющем цвете ее волос, о глубине зеленовато-
голубых глаз, о нежной, сладкой податливости губ – и в его теле разгорался
огонь, а ноздри щекотал аромат персикового мыла.
Он думал о ней. Вероятно, тысячи раз на неделе вспоминал, как ее руки
обвивали его шею, притягивая ближе, как ее язычок пробовал его на вкус, а тело
тесно прижималось к нему. Он безошибочно распознал пробуждение ее страсти.
И такие мысли только больше раздували пламя его собственного желания.
Себастьян представлял ее. День за днем, пока сидел напротив Дейзи, он отчасти
был сосредоточен на работе, отчасти же – занят тем, что мысленно освобождал
ее от одежды, целовал губы, любовался улыбкой. Печатая на бумаге слова,
Себастьян воображал, как эти же самые пальцы ласкают ее. И чем больше он
размышлял о Дейзи, тем больше писал об Амели. Страсть Сэмуэля Риджуэя
стала его собственной страстью, и история лилась на страницы с легкостью,
неведомой Себастьяну с Италии.
Он понимал, что затеял опасную игру, но не мог остановиться. Ожидание и
напряжение стали почти невыносимыми, удовольствие представить себя вновь
рядом с ней было слишком соблазнительным, чтобы ему противостоять, и
Себастьян вдруг понял, что вновь и вновь мыслями возвращается к мгновениям,
проведенным с ней наедине. После поцелуя в лабиринте он неделями работал и
предавался фантазиям. Роман, который он исправлял, казалось, зажил
собственной жизнью: преобразился в нечто, совершенно отличное от оригинала.
И стал хорош, чертовки хорош – одно из лучших написанных им произведений.
Даже он признавал это – глубоко в душе, под всей чертовой неуверенностью,
какая-то частичка Себастьяна знала, что его творение исключительно.
Он подозревал, что Дейзи не так просто, как ему, обуздывать страсть и
превращать ее в предложения, сцены и главы. Он даже не совсем понимал, как
ему самому это удается – что-то двигало им, и пусть он не до конца осознавал,
что именно, но намеревался использовать это, пока есть возможность. Спустя
три недели после поцелуя в лабиринте Себастьян отчеканил на двухсотой
странице одно-единственное предложение, остановился и выдернул лист из
печатной машинки.
Дейзи обернулась на звук, и Эвермор услышал, как она затаила дыхание. Она