Два других фашистских пилота, пользуясь тем, что внимание прожектористок привлек ведущий самолет, круто поворачивают назад.
Головной самолет вынужден освободиться от своего смертоносного груза. Падают вниз на чистое поле одна за другой бомбы. Разгрузившись, фашист пытается удрать, но напрасно. Лучи подводят его прямо под огонь зениток, и вскоре подожженный «юнкерс» стремительно летит вниз, таща за собой огненный хвост…
На батальонном посту этого не видят. Стрельба тоже не доносится сюда. Но Грищук все это знает и, когда зенитчики сообщают об окончании боя, говорит Андрею: «Вот теперь-то их перехватят истребители».
И правда, «Сокол» уже предупредил ВНОС, что в воздухе его самолеты. Вскоре, из сведений наблюдательных постов, на батальонном посту узнают о результатах воздушного боя: второй «юнкерс» тоже сбит, третий, сбросив бомбы, перетянул за линию фронта…
Грищук берет в руки карандаш и одновременно с Незвидской, которая склонилась над большой картой, отмечает на отчетной схеме место, где сбит «юнкерс». Это за полсотни километров от батальонного поста.
— Чайка! — приказывает Грищук, вполголоса посоветовавшись с Моховцевым. — Передайте второй роте, чтоб усилила наблюдение за наземным противником; к месту падения самолета выслать команду, прочесать квадрат…
Зина быстро передает приказ.
— Экипаж в последнюю минуту мог выброситься на парашютах, — объясняет Андрею Грищук.
Боевая тревога закончилась. В оперативной комнате опять тихо. Моховцев рассматривает то место на карте, где последний фашистский самолет проскочил над линией фронта. Потом берет отчетные схемы за прошлую неделю и, взглянув на них, обводит на карте карандашом небольшой круг по ту сторону фронта.
— Возможно, где-то здесь немецкий аэродром… Удирая, немцы перелетают всегда в этом месте. Прикажите командиру первой роты выслать наблюдателя к передовой на высотку шестьдесят.
Снова звонят все телефоны. Наблюдательные посты сообщают о группе советских легких бомбардировщиков. Наши самолеты пошли на боевое задание. Незвидская красным карандашом спокойно обозначает их путь.
Грищук садится к столу и вычерчивает схему вражеского налета, который только что закончился.
Теперь он снова весел и, кажется, вот-вот скажет какую-нибудь шутку.
Зина тоже посветлела. Она принимает сведения о пролете наших бомбардировщиков над дислокацией батальона и время от времени бросает на присутствующих довольный, теплый взгляд. Андрею кажется, что ее глаза дольше, чем на других, останавливаются на нем. Впрочем, это, возможно, только кажется.
— Ну как, Земляченко? — спрашивает Моховцев. — Все понятно? Вот походите на батальонный пост, обвыкнете, сдадите мне экзамен по силуэтам и службе ВНОС — и допущу вас к дежурству. Ясно? А?
Капитан доволен работой оперативного наряда, он дружелюбно поглядывает на новичка.
Андрей вытягивается, не сводит глаз с командира. Слово чести, он не такой плохой, этот капитан Моховцев, как сначала показалось. А что требовательный, так это же хорошо.
— Так точно, товарищ капитан! Ясно! — выкрикивает Андрей.
— Тише, тише! — машет рукой капитан. — Здесь только боевые команды подаются полным голосом… Ну, ладно, — продолжает он, — а сейчас, лейтенант, можете отдыхать.
Земляченко подносит руку к фуражке, четко поворачивается и, выходя из комнаты, еще раз бросает взгляд на Зину…
По дороге в офицерское общежитие Андрей заглядывает в ленинскую комнату. Здесь две девушки, положив пилотки на стол, что-то пишут. При появлении лейтенанта они поднимаются. Одна из них — высокая, худая, с птичьим лицом — быстрым движением поправляет ремень на гимнастерке.
Фамилий их Андрей не знает, но лица знакомые; особенно меньшей, скуластой. «Наверное, с востока… Татарка или башкирка», — думает он.
— Что делаете?
— Письма пишем, товарищ лейтенант, — говорит скуластенькая.
— Домой, — добавляет другая девушка.
— Продолжайте, — разрешает он и выходит.
На дворе поздний летний вечер, душистый, чистый воздух. Тихо, темно и спокойно вокруг. Даже не верится, что полчаса назад на воздушных подступах к городу шел ожесточенный бой.
2
Андрей разглядывал альбом силуэтов самолетов, когда во дворе ударили в железный рельс. Воздушная тревога!
Большое полуовальное итальянское окно вдруг широко распахнулось. На подоконник и на пол с жалобным звоном брызнули мелкие стекла. Воздушная волна — отзвук близкого бомбового взрыва — ворвалась в комнату, одним вздохом смела со стола бумаги, газеты, книги, смахнула плакаты со стен, сорвала фонарь и бросила его об пол.