Андрей умолк, будто прикусил язык. Смоляров не заметил неожиданной перемены в настроении лейтенанта.
— Сложное дело, — задумчиво проговорил он. — Но что касается командира, то советую, друже, не обижаться. Не все ты знаешь, не все можешь и понять… Командир прав, авторитет командира для нас непоколебим. Если же он что-нибудь и сделает неправильно, то его поправят старшие товарищи…
— Разрешите идти? — поднялся Андрей.
Смоляров вскинул внимательный взгляд на взволнованного офицера, увидел его побелевшие губы. «Да он еще совсем зеленый!» — подумал капитан, а вслух сказал:
— Иди, если понял меня. Я верю тебе и надеюсь, что ты сумеешь контролировать свои чувства, верю и надеюсь: ничто не помешает тебе выполнить свой воинский долг перед Родиной.
Дружеский тон замполита не успокоил Земляченко. Лейтенант ушел с растревоженным сердцем.
2
В тот же день Смоляров доложил комбату о своем разговоре с лейтенантом Земляченко и ефрейтором Чайкой.
Офицеры прогуливались по просторному двору. Смоляров ловил на себе и комбате любопытные взгляды девушек, которые, приветствуя, быстро проходили мимо них. Это отвлекало внимание замполита, и он не заметил, что подробности его беседы с Чайкой волнуют Моховцева сильнее, чем можно было ожидать. Синее предвечерье ласкало затихающую землю. Тихое, спокойное, мягкое, оно старательно окутывало все вокруг, словно стремилось укрыть землю от ночных пиратов.
— Здравия желаем!.. — то и дело раздавалось рядом.
Офицеры, увлеченные разговором, быстро взмахивали руками. Девушки, точно нарочно, шныряли возле своих командиров.
Смоляров взял Моховцева под руку и повел к аллее в конце двора. Они стали ходить по узенькой дорожке, выстланной щербатыми каменными плитами, — к траншее бомбоубежища и назад.
— Знаешь, ее молчание поразило меня больше, чем откровенность Земляченко. Я полчаса бился с ней, а она — ни слова. Только под конец сказала: «Товарищ капитан, меня оскорбляет этот разговор. Я пришла сюда бить врага!» Что можно было ей ответить? Мне кажется, оба они хорошие люди, я верю в чистоту их чувств…
— Что же ты предлагаешь?
— Товарищ капитан, разрешите обратиться? — Перед командиром точно из-под земли вырос техник-лейтенант.
— Что тебе, Сазанов?
— Радиограмма на ваше имя, — он протянул командиру бумажку. — Начальнику радиостанции завтра утром быть на главном посту. Какой-то инструктаж…
— Гм, — не читая радиограммы, покрутил ее в руках Моховцев.
— Разрешите сдать станцию лейтенанту Земляченко и ехать?
— Надолго?
— На трое суток.
— Поедет Земляченко, — даже в синеватых сумерках было заметно, как сверкнули глаза комбата. — Ведь его к нам прислали на должность начальника станции. — Голос Моховцева окреп. — Ясно? А?
— Так точно!
— Идите.
— Так вот что, Павел Андреевич, — говорил дальше Моховцев, когда техник-лейтенант отошел, — их нужно разлучить. Сейчас он поедет в корпус. А тем временем я позвоню кадровикам — пусть совсем забирают от меня.
Офицеры остановились возле скамеечки в конце аллеи.
— Давай сядем? — предложил замполит. — Я думаю, Василий Иванович, надо сделать по-иному. Офицеров у нас не хватает. А Земляченко обстрелянный, хорошо усваивает службу. Разбрасываться такими не стоит… Лучше уж ее — на пост…
— Нет, нет… — раздраженно сказал Моховцев, опускаясь на скамейку.
— Я, Василий Иванович, так и сказал ей. Конечно, от твоего имени…
Моховцев сердито заерзал на скамейке.
— Я ей сказал: «Ну что ж, отправим вас на отдельный пост. Самый отдаленный». Она даже усмехнулась. Спрашиваю: «Чему обрадовалась?» И так она тогда взглянула на меня, будто впервые увидела… Такие характеры, знаешь, способны на подвиг, но и чепе с ними может случиться. Одним словом, поступить так лучше всего. Меньше шума и перед бойцами удобнее…
Неизвестно, что повлияло на Моховцева, но он вдруг согласился.
— Ну что ж, коль уж сказал… — недовольно пробурчал он.
— Думаю, к Лаврику, на ноль девять. Как ты?
Моховцев не ответил. Перед ним встала дислокация части. Вот жирным условным знаком обозначен на карте штаб. Отсюда длинные линии связи тянутся к ротным постам, а уже дальше тоненькие черточки ведут к наблюдательным. «Ноль девять»… Не зря комбат гордился своей памятью. Сейчас она послушно отразила то, что официально называлось «пост ноль девять»… Высокий берег Днестра, пыльная белая дорога, и над ней, на холме, разрушенная снарядами хата… А за Днестром траншеи, противотанковые надолбы, рвы, проволочные заграждения — линия фронта.