Но сердце его сжалось от боли за униженного бедолагу. Слушая болтовню жандарма, Земляченко зло смотрел на него, словно хотел сказать: «Ах ты гадина! Привык издеваться над людьми! Сейчас ты меня приветствуешь, почтительно улыбаешься, а поймал бы месяц назад, ремни бы из меня резал!» На ум пришло:
С каким наслажденьем Жандармской кастой Я был бы исхлестан и распят За то, что в руках у меня молоткастый, серпастый советский паспорт.— Ну врей сы платешть? Интерчете акасы![6] — с этими словами жандарм хотел схватить коня за удила и повернуть его назад, но, заметив злой взгляд лейтенанта, шепотом выругался и отпустил веревку шлагбаума. Полосатая жердь поползла вверх.
Крестьянин, не веря своим глазам, изо всей силы стегнул лошаденку по спине и побежал рядом с каруцей. Андрей с жалостью посмотрел, как подпрыгивают по комьям его худые, обутые в рваные постолы ноги, и пошел дальше.
Приглядываясь, он дошел до дома, который стоял в центре села. Здесь помещалась кыршма[7]. Крестьяне заходили сюда больше для того, чтобы поговорить, узнать новости, чем просто пить кислое красное вино или самодельную цуйку. Иногда появлялся в кыршме местный скрипач, и тогда на всю улицу звучали грустные мелодии чабанских песен — дойн.
Поравнявшись с трактиром, лейтенант заметил, что там собралось много народу. Было воскресенье, и крестьяне оделись по-праздничному. Они сидели на скамейках у столиков за небольшими графинчиками вина. Слышался приглушенный говор. «Еще не вся Румыния освобождена, а для них будто давно война закончена», — подумал Андрей.
То ли потому, что у него пересохло в горле, то ли подсказал какой-то внутренний голос, он зашел в кыршму. Надо же было поискать людей, собственными глазами видевших гибель самолета! А вдруг какие-нибудь новые подробности?..
Он повернул к невысокой веранде и по двум ступенькам поднялся вверх.
Хозяин кыршмы, заметив необычного гостя, низко поклонился, приветствуя его.
— Буна зиуа, домну локотэнент![8]
— Буна зиуа. Здравствуйте!
Кыршмарь спросил, чего желает господин лейтенант.
Андрей пожал плечами — мол, не понимаю — и показал на сифон с газированной водой.
«Сто граммов вина и сифон», — решил кыршмарь и побежал за прилавок.
Земляченко оглянулся, выбирая себе место. Советского офицера заметили крестьяне и у ближайшего столика освободили место.
— Зачем? Не надо! — запротестовал лейтенант. — Сидите, как сидели.
— Садитесь с нами, пан товарищ, — вдруг по-украински сказал пожилой крестьянин.
Из далекого угла кыршмы, тонувшего в полутьме, тоже заметили офицера. Оттуда послышалось тоненькое пиликание на скрипке. Несмотря на необычайные украшения, какими музыкант снабдил мелодию, Андрей узнал мотив «Катюши». Румынский скрипач приветствовал гостя русской песней. Тронутый общим вниманием, Земляченко, налив себе в стакан немного вина и сильно разбавив его водой, чокнулся с крестьянином, заговорившим с ним по-украински.
— Вы украинец?
— Да, я русин. Я из Сучавы. Иван Лисюк.
— Я тоже украинец…
У людей вокруг заблестели глаза. Они хотя и не понимали, о чем говорит их товарищ с советским офицером, но почувствовали, что разговор дружеский. А когда русин перевел им, все довольно зашумели, налили Андрею и себе и начали с ним чокаться.
— Норок! Норок ши санатате![9] — провозглашали они на разные голоса.
Закончив «Катюшу», подошел к Андрею оборванный скрипач и почтительно склонил перед ним голову. В его руках тут же очутился полный стакан вина. Когда Андрей чокнулся со старым музыкантом, как с равным, на глазах у того выступили слезы.
— Что сыграть господину лейтенанту? — спрашивал он.
Русин перевел.
— Пусть… «Жаворонка» исполнит, если умеет, — попросил Земляченко.
Крестьяне довольно зашумели. Скрипач отступил на шаг от стола, взмахнул смычком, и сразу будто с высокого неба полилась переливчатая трель жаворонка. Птица радуется свободе, солнцу, с каждым взмахом крыльев подлетает ближе к нему. Купается в солнечных лучах, скользит по воздушным волнам.
У Андрея сжалось сердце. Увидел в мыслях окошечко с решеткой, Зину на топчане, опущенные руки, похожие на подбитые крылья…
А смычок все быстрее бегает по струнам, все громче звучит бойкий мотив, такой бойкий, что нельзя удержаться: к звукам скрипки присоединяется легкий топот пританцовывающих под столами ног. И струны словно гнутся под смычком. Скрипка поет, скрипка смеется, и будто весь мир вокруг звенит, как жаворонок… Но вот прозвучали заключительные аккорды, и стало тихо. Земляченко очнулся от своих мыслей и налил старику еще вина.