Когда Андрей посмотрел на горизонт, ему показалось, что то не тучка, а тонкая девичья фигурка вырисовалась в небе недалеко от сверкающего шпиля горы, и не просто девичья фигурка, а очень знакомая. Это, конечно, погрезилось лейтенанту. Недавно и стройная елочка напомнила ему Зину, и в спокойном предвечерье, словно по далекой телефонной линии, ему послышался милый голос.
С того дня как Зину освободили из-под ареста и осторожный Моховцев снова отправил девушку на самый отдаленный пост, прошло много времени. Об истории с американским самолетом в батальоне стали забывать. Приближавшееся окончание войны быстро отодвигало в прошлое отдельные ее эпизоды.
Зину не вызывали с поста в батальон, а Андрея Моховцев никогда не посылал на посты, особенно на тот, где находилась Зина. Поэтому видеться молодые люди не могли. Только несколько раз, когда дежурство Земляченко совпадало с ее сменой на посту, ему посчастливилось связаться с ноль девять и переброситься с девушкой парой слов. И каждый раз, слыша ее голос, слыша, как выговаривает она обычное «в зоне поста все спокойно, пролетов вражеской авиации не было», Андрей немел от волнения.
Он спрашивал ее о состоянии связи, спрашивал строгим, официальным тоном, чтобы никто не подумал, что это интимный разговор. Но Зина узнавала его, отвечала, и Андрею этого было достаточно. Больше ни о чем они не могли говорить, зная, что на постах, связанных с ноль девять, много любопытных и обо всем станет известно и Лаврику, и Моховцеву. Но в ее голосе, в каждой нотке Андрей улавливал целую гамму чувств, понятных только ему…
Задумавшись, Андрей не заметил, как остановился возле клетушки батальонного сапожника. Из нее послышался срывающийся голос, в котором звенело отчаяние.
— Он ведь все равно не женится. Не будет с тобой!.. А я без тебя не могу… — Хрипловатый голос понизился до дрожащего шепота. — Скоро война закончится. Демобилизуемся. Поедем к нам? Поженимся. Свой дом у нас, хозяйство…
Андрей заглянул в открытое окно.
Рядовой Сумовик, парень лет двадцати двух, в почерневшем от сапожного клея и вара полотняном фартуке, с засученными рукавами гимнастерки, бледный, стоял возле своей табуретки с сапогом в руке и, не отрываясь, смотрел на девушку.
А напротив него, в теплых носках, со вторым сапогом в руке стояла Мария Горицвет.
Она тяжело дышала, грудь ее часто поднималась под гимнастеркой, черные глаза сверкали, как у разъяренной кошки, но все равно она была вызывающе хороша, как грозовая ночь.
— Отстань! — цедила она сквозь зубы. — До каких пор будешь липнуть?! Целый год нет от тебя прохода!.. Постыдился бы!
— Думаешь, с майором будешь счастлива? Это здесь я рядовой, а дома…
— Ты сапоги починишь или нет? — шипела девушка.
— Мария! — словно в забытьи говорил солдат. — Я тебе все прощу… Никогда и словом…
— Что простишь?! Что мне надо прощать?! Ты еще и оскорблять будешь?!
Она замахнулась на парня тяжелым сапогом, но не ударила, швырнула сапог на пол, а сама, как была в носках, выбежала из каморки. Опомнилась, увидев лейтенанта.
— Что такое? Почему босиком? — строго спросил Андрей.
— Я… я… — не могла собраться с мыслями девушка. В ее глазах мигали неспокойные огоньки. — Я пришла починить…
Земляченко приоткрыл дверь сапожной мастерской. Бледный Сумовик опирался плечом о печной дымоход. Увидев лейтенанта, с трудом выпрямился.
— В чем дело? Почему отказываешься чинить? — Притворяясь, будто не понимает, что здесь произошло, он кивнул на Марию, застывшую у двери.
— Не хочу, чтобы он чинил! — со слезами на глазах зло выкрикнула девушка. — Отдай сапоги!
Сапожник молчал и не двигался. Она вскочила в каморку, выхватила из его рук сапог, нашла на полу второй и выбежала во двор.
Андрей не знал, что еще сказать солдату…
— Смотрите мне!.. — только и нашлось у него слов.
Эта неожиданная сцена о многом напомнила лейтенанту. Ведь Сумовик и Мария были первыми, с кем он столкнулся в новой части. Сумовик уже тогда вертелся возле парикмахерской, где работала Горицвет В тот же день на речке Андрей впервые увидел Зину. Как никогда, захотелось ему сейчас снова увидеть ее. Время и расстояние хоть и раздувают сердечный огонь, вместе с тем укрывают любимый образ коварным туманом, смягчают и стирают дорогие черты…
В последнее время при мысли о Зине у Андрея появлялось какое-то новое беспокойство. Земляченко сам не знал, чего он боится, но ему все казалось, что должно что-то случиться.