Зине показалось, что ветки пихточки шевельнулись. Девушка прицелилась и нажала спуск. Гром выстрела глухо потряс землянку. Потянуло пороховым дымом.
— Отодвинься от окна! — закричала Давыдова. — Без команды не стрелять.
Дым поплыл по землянке, кисловатый запах сгоревшего пороха щекотал в ноздрях. Девушкам показалось, что за наблюдательной площадкой шевелится высокая трава.
— Малявина, — шепотом сказала Давыдова, — подай гранаты!
— Ты, русиш швайн, сдавайс! — прозвучал где-то совсем близко хриплый голос.
Девушки молчали. Люба часто застучала зубами. Она подползла ближе и всунула в-руки Зины и Давыдовой по гранате.
— Даю три минуты размышлять. Через три минуты — капут! Сдавайс — не будет капут…
— Девочки, — тихо проговорила Давыдова, — не сдадимся!
Малявина всхлипнула.
Самообладание на мгновение оставило Давыдову. Она зашипела на Любу:
— Цыц, змея, убью!
Эта внезапная нервозность Давыдовой, всегда сдержанной и спокойной, потрясла девушек. Люба икнула и утихла. Она придвинулась к Зине, прижалась к ней, будто искала защиты.
— Три минуты ест конец. Сдавайс! — долетел снаружи тот же хрипловатый голос, от которого все, кто был в землянке, вздрогнули.
— Почему они не стреляют? Неужели хотят взять живьем?
За окошком погас день. Быстро выползали из своих убежищ серые сумерки, затягивая все вокруг.
Зина услышала возле себя шепот Малявиной:
— Боже всемогущий, спаси нас…
На какое-то мгновение свинцовая тоска заползла и в сердце Чайки. Перед глазами промелькнули перепутанные картины: тихий ужин в родной хате, мать и будто в этой же хате — камень на берегу, румынские горы, Андрей.
В окно Зина заметила скользнувшую за наблюдательной площадкой тень.
— Катя!
— Огонь! — негромко скомандовала Давыдова и первая нажала на спусковой крючок. Гулкий треск автомата, выстрелы винтовки отдавались в голове.
Давыдова успела заметить, как после этого тени заколебались ближе, в котловане. Она размахнулась и изо всех сил бросила во двор гранату… Резкий взрыв, вспышка света на мгновение оглушили девушек.
— Бросай, бросай, Зина! — закричала Давыдова.
Чайка задержалась, почувствовала, как вдруг что-то сильно толкнуло ее в левую руку.
— Бросай!
Тогда Зина перехватила гранату правой рукой, дернула кольцо зубами и, вкладывая в рывок всю свою силу, вышвырнула ее сквозь окошко. Опять взрыв, и вокруг стало тихо. Так тихо, что весь грохот, который только что отгремел, звонкими волнами перекатывался в голове. Девушки лежали на земляном полу, не смея пошевелиться. Зина стонала от боли в левой руке.
И в этой тишине натренированный слух распознал далекий треск мотора. Нет, это не самолет. Не пулемет. Знакомый треск мотоцикла звонким эхом прокатывался в горах. Эхо усиливалось, приближалось и вскоре гремело уже под самым холмом. Вдруг оно тоже стихло… Все стихло вокруг.
Только громко застонала на нарах Алиева.
Со двора не доносилось ни звука. Давыдова подняла перед окошком на автомате пилотку.
Никто не стрелял.
Тогда она украдкой выглянула. «Но они и раньше будто не стреляли. Ни единого их выстрела не слышала. Непонятно даже, как ранили Зару…»
Тишина.
Виднелась разрытая гранатами наблюдательная площадка со сваленными фанерными указателями…
«Ушли?»
Зина, пересиливая боль в руке, тоже поднялась, выглянула в окошко. Никого. На дворе еще не совсем стемнело, можно рассмотреть за двадцать — тридцать метров от землянки траву — и нигде никого.
И вдруг девушки увидели, как к посту быстро поднимается лейтенант Земляченко с надсмотрщиком линии Куценко, вооруженным автоматом. Оба чуть не бежали по примятой траве. Вот сержант на минутку задержался, наклонился, что-то поднял. Это были гильзы, оставшиеся от бандитов. Сзади Куценко спешил румын Петря, размахивая карабином, который он когда-то отобрал у жандарма.
— Наши, наши! — возбужденно воскликнула Зина.
— Что здесь у вас? — встревоженно закричал Андрей, подбегая к землянке.
Представшая перед ним картина была красноречивее любого ответа.
Едкий пороховой дым еще не выветрился. На нарах, в окровавленной гимнастерке, лежала Зара. Даже в сумраке землянки была заметна меловая бледность ее лица. Широкие густые брови девушки казались от этого чернее, они низко нависали над сомкнутыми веками.