— Уложусь, — глухо донеслось из-за двери.
Через двадцать три минуты сияющий Редькин положил передо мной разрешение Модеста на работы в ночное время. Я подозвал Лидочку — практикантку, попавшую к нам по распределению, познакомил их с Редькиным и распорядился занять терминал рядом с подсобкой, в которой стоял диван, а точнее — уже дубль дивана.
Некоторое время я развлекался, наблюдая как Редькин, поглядывая на расплывчатые контуры дивана, счастливо жмурится, а потом выбросил его из головы и занялся работой.
Уже несколько недель я пытался оформить смутную идею, но никак не мог подобраться к ней вплотную.
Сама идея была до примитива проста.
Мы используем вычислительную технику для решения задач. Но ведь любую задачу, в принципе, можно представить некоторым объектом. Значит, если вместо того, чтобы решать задачу, создать эквивалентную модель объекта, то чтобы получить решение достаточно просто измерить определенные параметры объекта. А построить такую модель на Алдане мы можем очень просто, создавая определенную структуру из высокочастотных полей. Здесь можно было получить чудовищный выигрыш в скорости обработки.
Кроме того, тогда просматривалась возможность создания универсального транслятора с любого языка на любой язык.
Ведь каждое существо имеет в голове модель объекта, построенную на внутреннем языке, а для коммуникации проговаривает эту модель на внешнем языке. А внутренний язык — это язык обработки информации, единый для большинства живых существ. Значит, если вместо создания программ-переводчиков, работающих с грамматикой и спотыкающихся на многозначности естественного языка, преобразовывать текст в модель на внутреннем языке, а потом ее «проговаривать» на другом внешнем языке, то получим универсальный лингводекодер, обеспечивающий эквивалентный перевод как при внутривидовом, так и при межвидовом общении.
К тому же, такие модели, по теоретическим прикидкам, будут адекватны в определенной степени описываемым ими объектам, а значит, будут напрямую с ними взаимодействовать, что дает возможность постижения мира с помощью инсайта и взаимодействия с миром уже даже не силой мысли, а «электронными» полями.
Перспективы открывались такие, что дух захватывало, но вот сама формулировка задачи и система базовых аксиом мне никак не давались. Не хватало рационального зерна, связывающего реальность с моделью.
От работы меня оторвала настойчивая трель телефона. Чертыхнувшись, я снял трубку.
— Слушаю, Привалов.
— Саша, — услышал я озадаченный голос Романа Ойры-Ойры. — Ты не можешь зайти к Корнееву в лабораторию. Это не срочно. Будет достаточно, если ты придешь прямо сейчас.
— Хорошо. Буду.
Я положил трубку, со вздохом выключил терминал и, сказав дежурному по ВЦ, где я буду, вышел из помещения.
Войдя в Витькину лабораторию я остановился в удивлении.
Справа и слева у стен стояли оба дивана, а точно посередине между ними стоял массивный дубовый стол, за которым на таком же массивном стуле сидел человек, показавшийся мне знакомым.
Левой рукой он придерживал раскатанный по столу свиток пергамента.
В правой руке у него было заточенное гусиное перо. Обмакнув перо в массивную мраморную чернильницу, сидевший на секунду задержал перо в воздухе, а потом поднес его к свитку, и перо бойко забегало по пергаменту, оставляя за собой тонкую вязь символов. Было такое ощущение, что перо пишет само по себе, а человек только поддерживает его, стремясь умерить его пыл.
Витька, Роман и Эдик Амперян стояли у окна и с интересом разглядывали пишущего.
Когда я вошел, их взгляды подозрительно скрестились на мне. Витька со взглядом контрразведчика потащил из кармана маленькие кусачки. На его лице было написано непреклонное желание добиться истины любым путем, что лично мне не предвещало ничего хорошего.
Я снова перевел взгляд на постороннего, который как раз, приподняв перо, задержал его в воздухе и устремил взгляд сквозь меня, явно прозревая мне неведомое.
И тогда я узнал его. Передо мной сидел я сам, собственной персоной, правда одетый в кожаные штаны и куртку, из под которой виднелась коричневая рубашка из плотной ткани с разрезом на груди, затянутым кожаным шнурком. На ногах у сидящего меня были кожаные сапоги с отворотами и изрядно стоптанными каблуками.
Я кашлянул, потом помахал перед собой рукой, но на сидящего это не произвело впечатления. Он отложил перо, посыпал песком написанное и сдув песок начал решительно счищать последние строчки маленьким ножичком. Закончив, он сдул крошки пергамента и, взяв перо, стал стремительно писать.