Прежде, чем Роман ответил, Валерий оглянулся на жену. Под его грузным взором она тут же стушевалась, стала незаметнее, сжала губы и даже, если напрячь фантазию, сгорбилась. Её глаза ушли в сторону, потом и в пол.
Тем не менее с настырностью, которой страдают, когда раздражены или хотят кого-то спровоцировать, Птачек ответил, адресуя именно ей:
– Да, Нина, так и есть. Извините, память худая, как вас по отчеству… Дело, как вы понимаете, исключительно важное и нам приходится икать даже самые призрачные следы, чтобы добиться хоть чего-то. Вот ваш муж, – только теперь он перевёл взгляд обратно на Валерия, – человек явно неглупый и нам всегда интересно его мнение. Он бы сделал нам большое одолжение, если б попытался помочь…
Всё ещё глядя в пол Нина чуть дёрнулась, точно борясь с собой. Взор всё-таки подняв она глядела на Романа не дольше секунды, а затем опять отвернулась. По выражению её глаз, по движению её бровей и вообще по лицу стало понятно, что ей жутко, просто до крайности неудобно, что молчание её вынужденно и она хотела бы даже, возможно, извиниться, но ничего не может сделать.
Валерий привлёк к себе шумным вздохом. Принимая вид профессора, уже утомившегося в сотый раз объяснять нерадивому студенту одно и тоже, он скрестил руки на груди и упёр в посетителя взгляд прямой и острый, как нож.
– Меня посещает некое дежавю, Роман… как вас там по отчеству, извините, я тоже не помню… У меня, знаете ли, стойкое чувство, будто раз за разом повторяется одна и та же ситуация… – Не отрывая своих глаз от глаз гостя он покачал головой. Его взор, как и его тон, миг за мигом становились всё желчнее и желчнее. – Вы, – он указал Роману в грудь, – приходите ко мне с какими-то дурацкими вопросами, хотя прекрасно знаете, что у меня нет на них ответов. Что за нелепая напористость?! – Валерий округлял глаза и широко развёл руками! – Вы либо глупец, либо упрямец и я даже не знаю, что хуже!
В комнате повисла мёртвая тишина. Хозяин квартиры глубоко и утомлённо вздохнул, на секунду его взгляд убежал. Роман же наблюдал, слушал, но его мысли кружили вокруг единственного: оставаться спокойным; дышать равномерно. Не злиться.
– Как я уже сказал, – Валерий вернул взгляд к явно нежеланному собеседнику, – вы проявляете настойчивость там, где давно уже пора сдаться… – И вдруг он гаркнул, его красноватые глаза выпучились: – Я не ваша цель! Я не ваш этот самый придурок, скачущий ночью по чужим спальням! Перестаньте меня уже допекать! Вы не по адресу!
Нина аж вздрогнула, её пальцы на детских плечах сжались. Валерий смолк, но его взор остался воткнут в капитана, как игла в жука.
Истинно геракловым трудом Роман переборол острое, почти непреодолимое желание разбить сервиз об лоб этого хама и кинуться на него с кулаками. Огромных, просто титанических сил стоило не скрипнуть зубами, не прищуриться, вообще никак не выразить недовольства. Более того: не давая возникнуть новой паузе, которая выглядела бы, как его попытка обдумать умный ответ, он сразу и с наигранно простецким выражением выдал:
– Ну хорошо, раз вы так настаиваете… Но ответьте хотя бы: во сколько вчера вы пришли домой?
Нина почему-то снова вздрогнула, точно ей влепили пощёчину, а Валерий… Директор театра покраснел, как рак, и надулся, как жаба! Слова из его глотки вылетели со слюнями, а дети при отцовском оре сжались, как испуганные котята:
– Вы меня совсем, что ли, не слушаете?! Вы меня не слышите?! Так послушайте! – Он поднял правую и его указательный начал скакать вверх-вниз, как школьная указка. – Вы лично, а может и вообще вся ваша полицейская братия страдаете какой-то чепухой! Фигнёй занимаетесь, ясно вам?! Что угодно готовы придумать, лишь бы настоящего преступника не ловить! – Он сделал паузу, его от разбухших жилок бордовые глаза стали, кажется, ещё выпуклее. – Бестолочи!
Мгновение… одно мгновение Роман хотел всё-таки чашку разбить, демонстративно пройти по черепкам и с размаху двинуть наглецу в рожу! Чтобы до крови, до хруста сломанного носа! Как удержался – непонятно…
В повисшей, как кисель, тишине капитан опустил глаза и немного подумал, пожевал губу. В его вновь обращённом к Валерию взгляде не мелькнуло ни искорки гнева, а в произнесённом вопросе не нашёл бы к чему придраться и мнительный:
– Ну… раз вы так говорите… А что у вас, кстати, со спектаклями? С актёрами? Без режиссёра-то ладится что-нибудь?..
Иногда ты делаешь или говоришь нечто ужасно глупое, дурацкое или неуместное, а потом, вспоминая, думаешь: «Как же я мог так сделать? Я что – дурак?..» Но по причуде судьбы или божественному проведению, или даже обоим сразу именно этот твой поступок или слова идеально в ситуацию вписываются и действуют на людей, как ты мог бы ожидать единственно сердцем, но не головой.