У молодого какие-то… частные проблемы?..
Крутящаяся в голове новость жалит, жжёт язык. Рвётся наружу! Так и хочется, прямо не терпится выпалить что-то типа: «Филипп Петрович! Я тут Кривкину в рожу заехал! Как вы думаете – ничего дурного ведь не случится, верно?! Само собой он сам виноват! Он ведь тот ещё козёл!..»
Всё это шлак, словесный мусор. Незачем рассказывать о таком, тем более Анисину: он не папа, не дедушка, не друг, не брат и вообще – Роман уже решил, что примет любые последствия. Чего он тогда глупостями страдает?!
Вновь злясь на себя за лишнюю, явно ненужную мягкость, за дурацкую телячью жалость… ну пусть даже тень жалости к себе, за малодушные переживания о судьбе Роман погнал лишние мысли с гневом! Вон пошли!
Убийца! Вот о ком надо думать! Остальное – чепуха!
– В общем! – Капитан вновь взял уверенный, даже резкий тон. – Сегодня, в ночь на понедельник, произошло новое убийство, и убийца, скорее всего, наш любитель стихов. Где-то часов в восемь утра мне позвонил Денис и…
Монолог хлынул, как из треснувшей плотины. Думая сначала изложить лишь центровое, направляемый, однако, уточнениями старика очень скоро Роман растёкся по событию так, что стало казаться, будто он повторяется. Сам он так другого слушать ни за что бы не стал, сразу бы начал гнуть к ключевому, но Анисин – ему подавай подробности вплоть до таких, как, например, пользовались ли при осмотре бахилами или нет. Не пользовались?.. Поня-я-ятно… А мальчику сколько лет?.. Ты не заметил – на нём были синяки?.. А на убитом?.. А татуировки?..
Когда голова нового следователя загудела, как перегретый трансформатор, только тогда Анисин сжалился и позволил тому закончить, как получится. Уже, однако, не замечая ослабшего контроля, просто по инерции рассказывая как можно больше Роман поведал и о вызове «на ковёр», и насчёт новых, ещё более усложняющих трудностей вроде стоящих на ушах мэра и других начальников, которые ничем не помогают, зато нервы портят усердно.
– Вот так вот, Филипп Петрович! – Капитан рубанул ребром ладони по колену: на штанах осталась вмятина. – Как ни крути, а это кое-что меняет, согласитесь. У меня есть, разумеется, и своя догадка, но я всё равно хотел бы послушать вас. – Сосредоточив взгляд на старике последние слова Роман произнёс с нажимом: – Так и что вы обо всём этом думаете?!
Глаза Анисина опустились, будто ища что-то. Его рука отставила початую чашку, а язык, пройдясь по губам, задел немного неухоженные усы. В комнате повисал глухая, прерываемая лишь тиканьем часов тишина. Сказав себе, что не издаст больше ни звука, Роман устроился в кресле поудобней. Отхлебнув чая он стал терпеливо ждать, как воспитанный ребёнок, родители которого должны сами проснуться.
Поначалу казалось, что Анисин вот-вот заговорит, вот уже сейчас проронит слово… но он всё отводил взгляд, шевелил усами, двигал бровями и молчал, будто подталкивая гостя к продолжению. Только минуты через три, когда Роман уже почти не выдержал, уже хотел нарушить эту давящую тишину, старик вдруг взглянул на него и ясно, будто и не было никакой заминки, заговорил:
– Ты молодец, Ром, что зашёл. Хотя, видит бог, советовать тебе мне нечего: всё, что можно здесь сказать, ты и сам способен осмыслить.
– И всё-таки, – продолжая глядеть прямо Птачек чуть наклонился, – я бы хотел услышать вас. Хоть бы просто для галочки…
– Я понимаю… понимаю… – Анисин важно кивнул; на секунду он снова скользнул взором по полу… пожевал губу… и вдруг, взяв твёрдый тон, вновь поднял глаза и застрочил, как из пулемёта: – Значит первое… Это убийство, разумеется, можно принимать за отвлечение. Не надо быть гением, чтобы додуматься. Однако, – он поднял указательный, – мы с тобою, Ром, имеем дело не с организованной преступностью и тем более не с диверсионной группой вражеского государства. Маньяки и отвлекающие убийства в умах многих не сходятся, это надо учитывать. Это мы с тобой, – Анисин взглянул со значением, – уже готовы ждать от… него… чего угодно. Я, честное слово, не удивился бы и, наверное, если бы он оказался инопланетянином… только вот начальство, о котором ты так нелестно – и я с тобой частично согласен – отзываешься, мыслит по-своему. И не только оно… Для многих маньяк – это дебил. Злобный, жестокий, но уж точно не умный человек со слабой, не выдерживающей критики мотивацией. А потому, – он демонстративно пожал плечами, – то, что видим мы, для многих неочевидно. Как я уже сказал – это первое. Второе…
Старик хотел продолжить, но неожиданно закашлял. Громко, надсадно. Пока он сбивал першение, стучал в грудь и краснел, Роман успел подумать, что до возвращения в Тольятти и всех этих событий он и сам находился в числе этих «многих» и воспринимал маньяков прямо как Филипп Петрович и описал – как животных; глупых злобных животных, которым лишь удача, лишь нехорошее везение позволяет иногда гулять на свободе чуть дольше, чем они заслуживают.