Будто подтверждая мысли родителя, прежде, чем что-то сказать, Настя широко и медленно с удовольствием зевнула, прикрывшись лишь в последний момент. Почмокав и облизав губы, сонно выгибая спину она произнесла:
– Привет, пап… А где ты задержался?..
Интонация не подразумевающая потаённого; ни на что не намекающий, почти безразличный взгляд… Чувствуя огромное облегчение, а от того и прилив сил Роман выдал легче, чем думал, это дастся:
– Да вот… ездил заправляться. Чуть по дороге не загл.. ох… Хорошо, что вовремя заметил.
Раззявив рот от ещё одного, более масштабного зевка, вытянув над головой руки и даже уже не пытаясь прикрыться дочь пошагала дальше. Всласть назевавшись, от чего заныли скула и у самого Романа, она подошла к отцу почти вплотную, остановившись лишь на шаг от порогового коврика. Уставившись на родителя снизу вверх, Настя заложила руки за спину и без особого энтузиазма засвидетельствовала:
– Покушать я там приготовила … Думала только, что будет ещё тёплым, когда ты придёшь… Ну, наверное ещё не совсем уж остыло… Ой… А что… что это?..
Не сходя с места но потянувшись всем телом дочь стала с любопытством втягивать ноздрями… и точно дикий зверь, не признавший вдруг в соплеменнике своего, внюхалась резко и с шумом! На капитана уставились её удивлённые и требовательные глаза. Голос Насти прозвучал взволнованно, хоть и несколько нетвёрдо:
– Пап… А почему от тебя пахнет Дашиными духами?..
Глупость поражает в самый неподходящий момент: на всякий случай репетировавший ответ на этот вопрос Роман не нашёл лучшего, чем с наигранным изумлением переспросить:
– Какими духами?.. Дашиными?..
Если б капитан Птачек мог сейчас себя ударить, он бы ударил; он бы обязательно устроил себе показательное вредительство, потому что ТАК теряться не позволительно и новичку – а бывалому подавно!
Взгляд дочери похолодел. Всего на градус, но… Всё ещё держа руки за спиной, хоть и чувствуя, должно быть, тягу скрестить их на груди, Настя переспросила уже с меньшим сомнением:
– Да, пап. Дашиными… Я этот запах запомнила. И в тот день мне что-то такое показалось… Так и почему от тебя пахнет Дашей?.. Ммм?..
Маска спокойствия, даже умиротворения налезла на лицо сама. В глубине души питающий к вранью отвращение, с самого детства, когда ловили на нём, Роман инстинктивно начинал держаться, будто он не в курсе, ни при чём. Вот и сейчас капитан полиции, следователь по уголовке Роман Павлович Птачек встал перед дочерью в роль, в какую вставал перед родителями, а затем и перед начальниками, когда в чём-то провинился, но признавать этого не хочется или просто нельзя – роль безгрешного.
Как ни в чём не бывало продолжая раздеваться Роман сдвинул брови и ответил дочери таким тоном, будто она поинтересовалась чем-то дурацким:
– А что тебя, Настён, собственно, удивляет?.. Ну да, наверное… – он поднёс рукав и показательно, с шумом внюхался, – попахивает немного, теперь и я чувствую… Так и что с того?.. Мы же вместе ехали. Ну пристала частичка аромата… На тебе, между прочим, – его указательный поднялся, – тоже наверняка есть, просто ты уже принюхалась и не замечаешь.
Решив, что сказал достаточно, капитан просто продолжил развешивать одежду, стараясь не прятать глаза уж слишком явно. Не меньше минуты он прожаривался под дочкиным пристальным, прямо-таки инквизиторским взором, вовсю силясь выглядеть невозмутимым. Когда же наконец закончил и снова повернулся, он понял, что победил – в хоть и серьёзных, и очень даже подозрительных глазах Насти… неуверенность; колебание и плохо скрываемая растерянность. Она даже покусывает губу, пусть и старается это скрыть.
С удовольствием оттянув уже страсть, как надоевший, въедающийся в талию пояс, Роман глянул на дочь с тёплой улыбкой. Шагнув вперёд он приобнял её, поцеловал в макушку, потеребил за плечо и с энергией заявил:
– Ну всё, хватит глупостей! Пойдём, покажешь, чего сварганила. Я голодный – страх! Если сейчас же не покушаю, съем тебя!
Шутка в пустоту. Настя сжимает губы и помалкивает, взгляд уронила. Хоть и отдала себя в родительские руки, не вырывается, а всё-таки сквозит это коробящее… чувство нехорошего. Стараясь не давать ей задуматься Роман приобнял дочь за спину и пошёл вместе с ней на кухню. От нервов у него вновь разыгралось словоблудие и он начал трепаться про всякое – немного про важное, побольше про отстранённое и совсем много про незначительное. Из кожи вон вылезая он старался устроить, чтобы Настя переключилась или хотя бы изобразила, что плохого не думает. Где притворится – там и по-настоящему стать может…
Вроде получилось, спустя немного времени дочь будто оттаяла. Перестав хмуриться и искать пятый угол, даже, кажется, мысленно рукой махнув она сперва неохотно, но потом всё оживлённее стала делиться, как прошёл день, как у неё вообще дела. Пару раз аж пошутила и посмеялась, от чего в апокалиптической туче над головой капитана мелькнул светлый лучик. Среди всего этого будто простого, а на самом деле напряжённого действа в какой-то момент он подумал, что Настя, если и пойдёт служить, ей ещё многому предстоит научиться: такую кривую, неловкую, по-детски неумелую игру, которую он импровизирует, раскусил бы и «чайник». С толикой отвращения к себе Птачек подумал, что сам с таким вруном и изображать бы ничего не стал – припёр бы за грудки к стенке и прямо обвинил во лжи.