«Что же, – думала Забава, – неужто в царском тереме нет книг ученых, как за девицами ухаживать? Вон парни наши дворовые книг не читают, а за девками ухлестывают – любо-дорого посмотреть. Мой же хоть ученый и покладистый, а ровно птенец желторотый».
Вздыхала Забава и не знала, как расшевелить Фернандо.
А ведь не она одна замечала его чистую душу. Много по терему незамужних девок ходило. Кто капусту царскую солил, кто за детками царскими приглядывал, кто царицу-матушку песнями развлекал, пока она свой носок вязала.
Того и гляди уведут писаря.
Три ночи не спала Забавушка, все думала, как приворожить молодца. И придумала.
Был в лесу за высокими соснами, за старыми елями пруд. Если двое в нем искупаются, то вовек уже не расстанутся. Только купаться надо ночью лунной, чтобы звезды отражались в темной воде, а русалки тихо пели песни. Если молодец один приходит к тому пруду – уносят его русалки в свое подводное царство навечно, а если с девицей – то встречают их как гостей и поют волшебные привораживающие песни.
Приняла решение Забава и пошла утречком к царскому писарю.
– Всем ты хорош, Фернандушко, – сказала она, перекидывая через плечо толстую косу, – да больно робок. А у меня годы бегут. Пойдешь со мной на пруд купаться?
– Пойду.
– И ночью пойдешь?
– А ночью зачем?
– Нешто не знаешь?
Посмотрел Фернандо на Забаву удивленно и ответил:
– Пока не знаю, но к вечеру узнаю.
И стал писарь семи пядей во лбу царские летописи перебирать. Разве есть что-то, что ему неведомо?
Ожидание праздника
– Огурец как настоящий! – В руках Пашки блестел темно-зеленый, с пупырышками, стеклянный огурец, а Катя держала царевну в нарядном кокошнике. Внизу, у самых ног царевны, была прищепка, с помощью которой она крепилась к елке.
В коробке еще лежали сосульки, космонавт, крошечные домики, разноцветные шары и даже стеклянные бусы. Теперь подобное только в музее можно увидеть. Да и сама елка хоть и искусственная, а совсем не такая, какие сейчас продаются в магазинах. Иголки жесткие, пластмассовые.
– Столько лет елку не вынимали, все сосновыми ветками обходились, – сказала Тамара Ивановна, прилаживая белую простыню на табурет. Елка была небольшая, поэтому, чтобы придать ей высоту, поставили на табурет, который теперь следовало задрапировать.
– Это типа снег? – поинтересовался Пашка, вешая на ветку огурец.
– Это типа сугроб, – в тон ему ответила Тамара Ивановна.
Борис Ильич, сидевший рядом и занятый распутыванием гирлянды с фонариками, хмыкнул.
В доме чувствовалось предпраздничное настроение, и, казалось, ничто, никакая непредвиденная ситуация или неприятность, не могло испортить ожидание праздника.
Утром забегал Себастьян Петрович, взволнованный и оживленный. Оказалось, Марго ему написала об операции и попросила привезти необходимые вещи, от зубной щетки до тапочек. У нее же в больнице совсем ничего нет.
– Марго сказала, вы мне поможете, – с надеждой посмотрел на Катю учитель истории. – Рыться в женских вещах – это как-то… неприлично.
– Конечно, неприлично, – согласилась Катя и позвала на помощь Пашу, который точно знал, что где у них в квартире находится.
Вообще, жить с мальчиком оказалось не так уж и сложно. Он спал в гостиной на диване, рядом были его игрушки. Вчера по всей квартире устанавливали в вазы пушистые сосновые ветки, а потом украшали их игрушками, которые вместе покупали в хозяйственном магазине. Одним словом, очень серьезно готовились к празднику. Ждали звонка от Марго, сами не звонили, боялись потревожить не вовремя. После обеда Марго позвонила, сказала, что ее перевели в обычную палату, но под праздник больных оказалось немного, так что в палате она одна, «никто рядом не храпит и не сморкается».
Потом Катя из комнаты вышла, дав поговорить матери и сыну без свидетелей, тем более пора было заняться приготовлением ужина.