Конфиденциальное примечание: Мисс Роуз никогда не была ни хорошенькой, ни даже, как говорят французы, une belle laide (некрасивой красавицей), то есть женщиной, чьё владение сексуальными чакрами, позволяет обернуть даже непривлекательность на пользу своей эротичности. Некрасивая красавица (кто, кроме французов мог бы придумать такое!) должна была стать станком тиражирования похоти. Такой чудо-силы недоставало. Как и естественной почвы для её появления. Полвека тому назад мисс Роуз принимала бы гомеопатическое снадобье Лидии Пинкхэм. А так, даже будь она зелёного цвета, её мог бы полюбить мужчина – за её кроткую сердечность либо за смелость, которой ей нужно было набраться, чтобы оценить мою бейсболку. Тогда, тридцать пять лет тому назад, я мог бы сгладить эту неловкость комплиментами, добавив: – Подумайте только, мисс Роуз, какое множество артефактов уникальной красоты было выкопано археологами – Венера Милосская, Ассирийские крылатые быки с лицами великих царей. А Микеланджело даже закопал одну из своих статуй, чтобы придать ей древний вид. Только вот слишком поздно для риторических любезностей. Как мне не стыдно! Она и так некрасивая да незамужняя, а тут ещё вся округа ехидно хихикает над моей остротой. Как же бедняжке мисс Роуз не быть в отчаянии?
Как я уже сказал, Эдди Уолиш, несмотря на искривление позвоночника, не желал вести себя как калека. Хоть он и ходил ссутулившись и припадая на левую ногу, но смотрелся стильно – в добротных английских твидовых костюма и туфлях брэнда "Ллойд-энд-Хэйг". Сам же он говаривал, что вокруг предостаточно женщин-мазохисток для вдохновления любого парня на то, чтобы «почистить перышки» и принарядиться. Мужчины с физическими недостатками умели отлично ладить с девушками определённого сорта. Поэтому мне кажется, мисс Роуз, что в тот памятный день лучше бы вы оставили свой комплимент для Эдди. Но на нашу беду на тот момент он уже был женат, а я – холост.
В начале семестра, пока стояли солнечные деньки, мы с Эдди чуть не ежедневно ходили на прогулку. Тогда он мне казался каким-то загадочным. Я всё думал: Кто же он всё-таки такой, этот чудак, ставший (вдруг) мне близким другом? Что это за странное низкорослое создание рядом со мной с огромной головой, укрытой высокой шапкой густых волос? Из ушей его также торчат, но под иным углом, пряди волос густые будто кнутовые жгуты. Одна девица из кампуса даже предложила мне уговорить его побрить уши – только к чему? Ведь он не понравился бы ей и с побритыми ушами – размечталась. Смех у него звуком напоминал какой-то духовой инструмент – скорее гобой, чем кларнет. Издавал он его как ноздрями, так и ртом по форме напоминающим прорезь на хэллуиновской тыкве. Улыбка у него была как у Альфреда Э. Ноймана с обложки журнала «Мэд», слывущего наследником «несносного мальчишки», пресловутого персонажа книг Джорджа Пека. Глаза же его хотя и были теплы, как бы приглашая к дальнейшему сближению, но не давали самого желаемого. Я жаждал его восхищения. Обожая его, но не чувствуя взаимности, я добивался его расположения блистая остроумием – ведь он же интеллектуал с вычурными замашками передового постмодерниста- экзистенциалиста. При этом он вроде ещё и не лишён доброты. Хотя труднее сказать чего он лишён. Ко всему ещё обожает Брехта и Вайля, напевает мелодию «Маки Мессер» и даже наигрывает её на пианино. Впрочем, такая музыка (немецкий кабаре-джаз двадцатых годов, который был ответом Берлина окопному милитаризму и агрессивному пацифизму) уже никак не могла считаться современной. Чтобы Эдди позволил себе опуститься до такого старья – немыслимо! Ультрасовременный Эдди всегда был в авангарде. Ранний фанат поэтов-битников, он был первым, кто процитировал мне чудесную строчку Аллена Гинзберга: «Америка, я налегаю на колесо "голубым" своим плечом ...» Именно благодаря Эдди я стал восторженным читателем Гинзберга, у которого почерпнул множество мудрости.