Выбрать главу

Возможно, вы, мисс Роуз, сочтёте (как и я сам) странным, что я остаюсь преданным Гинзбергу столько лет. Однако, позвольте мне предложить фрагмент одной из его последних книг, как всегда незабываемой и увлекательной. Гинзберг пишет, что Уолт Уитмен спал с автором книги «Совершеннолетие любви», Эдвардом Карпентером, который потом стал любовником Гэвина Артура, внука Честера Артура, одного из самых загадочных наших президентов. Гэвин Артур, будучи уже очень старым, стал любовником одного гея их Сан-Франциско, который, сойдясь с Гинзбергом, замкнул круг и состыковал Мудреца из Камдена [Уитмена] с его единственным законным наследником и преемником. Всё это немного напоминает рассказ доктора Панглосса о том, как его угораздило заразиться сифилисом. Прошу простить мне это, мисс Роуз, но мне кажется, что для данного разбирательства, которое может очень больно задеть наши с вами чувства, нам понадобится как можно более широкий людской фон. Вы должны знать, с кем говорили тем днём, когда, трепетно улыбаясь, отважились сделать мне комплимент ... пожелать мне, нам, удачи. Я же отплатил вам за это злой остротой, привычно извлечённой из недр моей натуры, этой кладези неуместных фраз.

Я чуть было не забыл о том, что произошло когда на мой адрес в Канаде пришло письмо Уолиша. Его письмо – это своеобразная Книга Есфирь, в которой мне отведена роль негодяя Амана. Должно быть, Уолиш все эти десятилетия жёлчно сушил голову над тайной моей сущности, вновь и вновь и вновь перерисовывая схему закоулков моей души. Он составил список всех моих грехов, моих проступков, детали которого столь чётки, перечень столь внушителен, а резюме столь кратко, что, похоже, он рьяно собирал, подшивал, протоколировал и отшлифовывал моё дело во время самых тёплых и солнечных деньков нашей дружбы. Только представьте, мисс Роуз, получить подобный болезненный документ в то время, когда я пытаясь совладать с горем и злостным попранием моих прав человека, скорбел по жене (и, как ни смешно, по моему брату-аферисту). Кроме того я переживал Edad con Sus Disgracias, обнаружив, что не способен более распрямить средний палец, и взвешивал перспективы трудоустройства и (стремительно приближающегося) семидесятилетия.

В наше время, моя дорогая, уже никого не смутить или удивить проявлением злодейства, но я всё же снова и снова спрашиваю себя, для чего Эдди Уолишу надо было тридцать с гаком лет коллекционировать мои проступки и лишь теперь швырнуть мне их в лицо? Вот что возбуждает во мне острый интерес, настолько острый, что заставляет меня мысленно кричать. Весь комизм этого одолевает меня по ночам с болезненностью родовых схваток. Я лежу в задней спальне слабоизолированной коробочки канадского домика и изо всех сил тужусь чтоб не издать вопль. Не хватало ещё соседям услыхать подобные звуки в три ночи. И ни единой души во всей Британской Колумбии, с которой я мог бы этим поделиться.

Единственная моя знакомая – это миссис Грейсуэлл, пожилая дама (ну очень пожилая), изучающая оккультную литературу, и я не могу беспокоить её темами совсем иной направленности. Наши с ней беседы сугубо теоретические… Одно её ценное высказывание таково: «Низшее Я – это то, что Псалмист имеет в виду, когда пишет, “Я – червь, а никакой не человек.” Высшее Я – это то, что лишь немногим из людей дано замечать. Вот почему они так пренебрежительно отзываются друг о друге.»

Поскольку в своём документе (обвинении) Уолиш уже не в первый раз приводит цитаты из прозы и поэзии Гинзберга, то я, в конце концов, заказал издательству «Сити-Лайтс» из Сан-Франциско те из его работ (издавалось так много его тонких брошюр), что я еще не читал, после получения которых посвятил множество вечеров их изучению. В своих трудах Гинзберг выступает за истинную нежность и полную искренность. Под последней он понимает буквализм в описании фекалий и гениталий. Нет ничего милее для него братства "вольной дороги" – мужчин, женщин, товарищей, – приверженцев человеколюбия и безоглядного совокупления, неустающих молиться и медитировать. С ужасом отзывается он о нашей «пластиковой культуре», которую несколько навязчиво связывает с ЦРУ. Кроме последнего есть ещё разведслужбы корпораций Эксон, Мобил, Стандард-ойл-оф-Калифорния и гнусная Оксидентал-Петролеум с её кремлёвской агентурой (то есть, явно, недостойная доверия). Суперкапитализм и его канцерогенная нефтехимическая технология связаны посредством Джеймса Хесуса Энглтона, высокопоставленного чина Ассоциации Разведслужб США, с одним из его приятелей, Т. С. Элиотом. У Энглтона, в юности работавшего редактором литературного журнала, была заветная цель возрождения культуры борьбы Запада против «так называемых сталинистов.» В одной из его работ Гинзберг пишет о посетившей его химере, в которой он в обществе поэта Т. С. Элиота на юте судна, плывущего куда-то по реке Стикс, где последний в ходе беседы признаётся, что выполнял мелкие шпионские задания Энглтона. Таким Детям Тьмы, как Элиот, Гинзберг противопоставляет "зубров" – бородатых мыслителей, поэтов верных Блейку и Уитману, "блаженных чудиков", сентиментальных наивных гомосеков, мелкие сообщества которых спецслужбы пасли по своим базам данных, пытаясь внедрять к ним "кротов" и совращать их героином. Упомянутую галлюцинацию Гинзберга, столь проникновенную не только из-за такого обилия в ней страшного, но и благодаря отраженной в ней жажде добра, своеобразному призыву в защиту прекрасного, я ценю гораздо выше, чем мой порицатель Уолиш. Я-то в этом и вправду разбираюсь. Грандиозным манифестациям Гинзбергом своей гиперсексуальности я, конечно же, говорю "Браво!" Но тут, сочувственно вспоминая о его странностях, я ногтями приглаживаю усы и до рези в глазах пытаюсь постичь его. Я считаю себя более беспристрастным, чем Уолиш, ценителем Гинзберга. Эдди, как говорится, "приходит за игральный стол с лопаточкой крупье", "работает на заведение". Он кормится с поэзии. Одна из хронических проблем Уолиша состояла в том, что он очень смахивал на еврея. Некоторые люди испытывали к нему недоверие, с предубеждением подозревая, что он "косит" под полноценного американца. Были случаи, когда его, как бы проверяя сколько "веса" (который всегда в цене) может придать им хамство, спрашивали: "А какая у вас была фамилия до того, как она стала Уолиш?" – вполне типичный вопрос, нередко задаваемый евреям. На самом деле его родители были из семьи северо-ирландских протестантов и фамилия его матери была Бэллард. Сам он записывал свои полные фамилию и имя так: Эдвард Бэллард Уолиш. Вообще то, он делал вид, что этой проблемы для него не существует. Тем не менее, испытание на себе проявлений неприязни заставило его солидаризоваться с еврейством, или, по крайней мере, он так говорил. В наивном восторге от его дружеского расположения, я никак не мог не верить ему. Выходит, что после стольких лет подспудных колебаний Уолиш, наконец, пришел к заключению, что я – осёл. Именно тогда, когда публика только начала принимать меня всерьёз, его терпение лопнуло и милость ко мне сменилась гневом. Последней каплей послужили мои телепрограммы по истории музыки. Я прямо вижу эту картину: Уолиш с сигаретой во рту в замусоленном шерстяном халате, подперев ладонью руки локоть второй, смотрит на экран, где я, завершая тему о последних днях Гайдна или о Моцарте и Сальери, перехожу к темам по клавесину, и костерит меня: "Тоже мне, Суперзвезда! Осёл хренов!", "Господи, как можно быть такой фальшивкой!", "Гекльберри Финк!" [fink – штрейкбрехер, стукач].