Вдали показались районы Йокисуу и Коскела, смеркалось, на лобовое стекло опускались огромные, сухие, тихие снежинки. Становилось не по себе, когда я начинала думать о сыне, стоило бы проучить его основательно, но одновременно где-то там, в извилинах мозга, начинало шевелиться чувство самосохранения, что тут сделаешь, не хотелось осложнять ему жизнь, как, впрочем, и себе, конечно, мать может отправить сына в ближайший магазин заплатить за конфету, если он, ребенок, ее там украл, но засадить взрослого сына в тюрьму, нет, это уже чересчур. И, собрав последние силы, я решила сопротивляться до самого конца и, несмотря на усталость и ощущение загнанности в угол, ехать вперед, ни на кого не обращая внимания, к городу, который уже ощущался там, впереди: шум трассы Коскелантие, заснеженные сады Кумпулы, гулкие внутренние дворы Валлилы и весь Хельсинки; и хотя тогда у меня не было возможности всерьез задуматься об этих чувствах, одно я знала наверняка, а именно, что не намерена останавливаться здесь, на подъездах, у городских ворот, на полдороге и вообще за пределами города. Я хотела домой, в Хаканиеми, лечь и заснуть.
Поэтому я так и не остановилась, хотя проблесковыми огнями мне уже давным-давно приказывали это сделать. Не поворачивая головы, я посмотрела по сторонам и увидела, что они по-прежнему едут рядом, полицейские, с левой стороны фургон, а от правой машины виден только нос; разглядеть, что творилось внутри тех машин, мне не удалось, потому что они ехали чуть поодаль, словно из уважения, но мне это было даже на руку, ведь весьма вероятно, что я тут же остановилась бы, если б взглянула в глаза кому-нибудь из полицейских.
Не остановилась, поехала дальше, не остановилась, поехала дальше — точно так же перекатывая в голове свои мысли о полицейском кортеже и стараясь тем самым заглушить чувство тревоги и паники, я двигалась вперед практически беспрепятственно, хотя происходящее напоминало скорее страшный сон, чем, скажем, развлекательную поездку обывателя в отпуске; и неожиданно вокруг стало бело и просторно, от кружащегося в воздухе снега ничего не было видно ни впереди, ни сзади, лишь синие и красные огоньки мигалок раскрашивали метель в веселые цвета, все остальное исчезло из виду, и сложно было сказать, тащится ли за мной по-прежнему эта длиннющая вереница машин или ее направили по другой дороге. Неподалеку от трамвайного депо, у ворот которого стояло несколько освещенных, но почему-то печальных вагонов, словно стайка озябших животных, которые ожидают, что их пустят в тепло, но все равно рады хоть немного пошалить на улице, ну так вот, именно там я и оказалась, неподалеку от трамвайного депо, и смотрела прямо перед собой, и старалась не съехать с дороги, границы которой с каждой минутой разглядеть было все сложнее; однако я сообразила, что полос движения снова стало две и, скорее всего, я еду ровно по запорошенной снегом разделительной полосе, полицейские подотстали, ну так вот, где же я теперь нахожусь, этот вопрос мне приходилось задавать себе все время, состояние было лихорадочное, невероятно трудно было понять, где я сейчас нахожусь, хотя я беспрестанно себя об этом спрашивала, как, впрочем, еще и о том, по какой такой необъяснимой причине я вдруг оказалась в этой безумной ситуации, ну так вот, что же теперь, где я, рядом с трамвайным депо, а потом на каком-то перекрестке, то ли трамвайные рельсы скользят под колесами, то ли колеса соскальзывают с рельсов, то ли еще что, но я все равно продолжаю ехать, не видя спидометра, потому что глаза мне заполнило чем-то белым и горячим, я вряд ли превышала скорость, но тем не менее город надвигался на меня как-то слишком стремительно, чересчур быстро, вот и следующий перекресток, скорее всего, где-то в районе Кумпулы, может быть, это поворот на улицу Интианкату, светофоры мигали желтым глазом среди метельных вихрей, редкие огни встречных машин тускло вспыхивали вдалеке, движение на улицах практически замерло, не было и пешеходов, это мне показалось очень странным, неужели они заранее опустошили город, за какую же такую террористку они меня принимают, но получить у них разъяснения, у полицейских, было довольно сложно, особенно если не останавливаться, а останавливаться-то я как раз и не собиралась или, точнее сказать, просто-напросто не могла, поэтому ничего другого не оставалось, как продолжать ехать вперед через всю эту возбужденно-распоясавшуюся мглу и стараться никого не задавить. Домой, домой, стучало в голове, и именно домой я и ехала, оставалось совсем немного, мимо успели проплыть зыбкие силуэты новых университетских зданий на горе, похожих на снежную крепость, в окнах кое-где даже горел свет, затем слева, за пустырем — я скорее помнила, что он там должен быть, чем видела его, — так вот, где-то там мерцали огни торгового центра «Арабиа», а за ними еще какие-то огни, и, задумавшись на мгновение, что же это за огни, я вспомнила, что на том месте раньше была тюрьма, но думать об этом совсем не хотелось, надо было срочно что-то предпринять, что угодно, и раз уж остановиться я не могла, пришлось нажать на газ, ничего другого в этой панике не придумалось, и конечно же это было далеко не самое разумное решение, машина начала завывать и взвизгивать, ее стало мотать взад-вперед, я же принялась, ничего не понимая, давить на все, какие были, педали и дергать за рычаги, крутить и вертеть эту дурацкую баранку, которая даже сквозь перчатки казалась обжигающе холодной, хотя в машине было жарко, как в сауне; и лишь где-то в районе моста, ведущего через железнодорожные пути мимо садовых участков Валлилы, мне удалось наконец справиться с машиной, вряд ли это случилось благодаря моим собственным усилиям — скорее всего, по воле некой высшей силы, именно так я и подумала, ангел-хранитель, промелькнула в голове мысль, но тут же лопнула, сопровождаемая противным, мокрым и даже, пожалуй, слюнявым звуком проткнутого колеса; именно такой отвратительный звук издали задние колеса, будто на что-то наткнувшись, и оставшуюся часть моста я проехала во власти всепоглощающего страха, медленно стекающего с макушки к ногам, решив, что в довершение всего я еще и задавила кого-то ни в чем не повинного.