– Я принес тебе чаю, – сказал он, и она поспешно приподнялась и села, чувствуя себя голой под его взглядом.
– Который час?
– Начало десятого.
– Не может быть… – простонала она.
– Я заглянул к тебе часа полтора назад, но ты так сладко спала, что мне жаль было будить тебя.
Шторы были все еще плотно задернуты, и Кэтрин об этом пожалела, потому что мгла в комнате казалась призрачной, туманной и странно-тревожной.
– Ты опоздаешь на работу? – безо всякой связи сказала она.
Он пропустил ее слова мимо ушей. Вместо ответа он произнес:
– Я хочу извиниться за вчерашний вечер. Я даже не подумал о том, что ты, должно быть, ужасно переживаешь из-за поведения Дэвида. Пусть вы и не любовники, но ведь твоя надежда на будущее с ним была убита тем письмом на пороге.
Его слова оказались настолько неожиданными, что она, сама не зная почему, чуть не расплакалась.
Мои надежды на счастье, думала она, были убиты в тот день, когда ты швырнул кольцо в пруд в Риджентс-парке.
Не в силах говорить, она опустила глаза на свои руки, сжимавшие одеяло.
– Ты в этой рубашке совсем как ребенок, – мягко произнес он, и, когда она снова подняла на него взгляд, все вокруг вдруг закачалось и поплыло. Что-то появилось в его лице, какое-то выражение, которого она не могла определить, какое-то намерение, которое она силилась понять.
Как зачарованная, смотрела она на него и ждала – ждала его следующего движения, ждала поцелуя. Она знала: он будет, этот поцелуй.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Его губы прикоснулись к ее рту с мягкой, настойчивой силой. Он не откинул ее на подушки, а притянул к себе, нежно придерживая ладонями за голову и лаская языком полураскрытые губы. Поцелуй стал глубже, и Доминик застонал, когда она протянула руки и сцепила пальцы на темной, склонившейся над ней голове.
Черта, разделяющая верное и неверное, здравый смысл и безумие, как будто расплылась. Кэтрин знала, что это идущее из самых глубин отчаянное желание можно удовлетворить, но оно будет дорого стоить. Она отстранилась, а он произнес серьезно, глядя на нее:
– Я по-прежнему хочу тебя. Не хотел признаваться в этом самому себе, это противоречит всем законам здравого смысла, но я по-прежнему хочу тебя.
Слово «любовь» не было произнесено, но она его и не ждала. Он не любит ее. Если бы он подумал как следует, то понял бы, что даже и не относится к ней хорошо. Слишком сильно давило на них прошлое. Но он ее хочет.
– Если ты предпочитаешь, чтобы я перестал, скажи. Я оставлю тебя в покое.
Его лицо, в каких-нибудь нескольких сантиметрах от ее собственного, смуглое, с резкими чертами, притягивало ее, и вместе с тем ей было невыразимо грустно.
Как правы те, кто говорит, что узнать вкус меда гораздо тяжелее, чем не знать никакого вкуса. Ей вдруг показалось, что Доминик отнял у нее будущее. Когда он снова уйдет из ее жизни, то унесет с собой все чувства, которые она могла бы, наверное, подарить другому человеку.
– Не знаю, чего хочу я, – прошептала, не скрывая правды, Кэтрин. – Как ты можешь заниматься любовью с женщиной, к которой испытываешь неприязнь?
– Это не так, – хрипло ответил он. – Когда-то я действительно ненавидел тебя, и это продолжалось очень долго, но наша встреча здесь заставила меня по-другому взглянуть на прошлое. Конечно, удобнее было бы, если бы влечение умирало вместе со всем остальным, но этого не случилось.
Он произнес эти слова так сухо и бесстрастно, что она закрыла глаза, пытаясь унять возникшую боль.
– Ты уже поняла, что я тебе предлагаю?
– Нет.
– Ладно. Я предлагаю тебе связь безо всяких условий и вопросов. И без воспоминаний.
– Связь без всякого прошлого?
– Можешь и так называть.
И без будущего, подумала она. Но что у меня есть сейчас? И что у меня было эти шесть лет?
Она притянула его голову к себе, и они упали на подушки, и теперь его поцелуй был глубже, требовательнее, ненасытнее, а прижатое к ней тело пульсировало той же страстью, что сотрясала и ее.
Когда его губы скользнули по нежному изгибу ее шеи, она застонала и, выгнув спину, закрыла глаза.
Неужели это возмездие, думала она, за ее невольный проступок? За то, что она когда-то совершила, не предполагая, какие страшные последствия принесет ее обман?
Он расстегнул пуговицы, сбросил рубашку с ее обнаженной груди и чуть приподнялся, чтобы обвести ее взглядом.
Кэтрин зачарованно смотрела, как он встал с кровати, снял рубашку с себя, потом избавился от остальной одежды. Она не могла оторвать глаз от широкого разворота плеч и мощного, мускулистого торса, сужающегося к возбужденному средоточию его мужского естества.
Одним легким, неуловимым движением она сдвинулась к краю кровати, и ее губы инстинктивно нашли этот пульсирующий, жаркий центр его желания.
Она столько лет жила в темной, мрачной комнате, думала Кэтрин, не жила, а просто отсчитывала уходящие дни, но вот в комнату проникли солнечные лучи, и ее затопила радость возвращения к жизни.
Страсть рвалась из нее частым дыханием, ее пальцы с нежностью пробегали по его талии, бедрам, ногам, а губы двигались все в том же ровном зажигающем ритме.
Потом она снова откинулась на спину, пылко прильнув к нему всем телом, и не сдержала крика, когда его губы прошлись по ее груди и втянули сосок с такой жадностью, что она задрожала от ответной страсти.
Он накрыл ладонью полукружье другой груди, зажал между пальцев сосок, теребя и лаская набухший кончик.
После Доминика никто не дотрагивался до нее, ее тело застыло, как будто его положили в морозильник, а сейчас в нем начинал бушевать огонь.
Бедра ее раскрылись, и от глубокого резкого вздоха все тело вздрогнуло, а он прочертил языком влажную дорожку к животу и вниз, к источнику ее мучительной жажды удовлетворения.
Скользнув языком в излучающую страсть сердцевину, он поднял голову лишь на мгновение, чтобы хрипло попросить:
– Подожди меня.
И снова продолжил свою сладкую пытку. Она извивалась под его ненасытным языком, а когда мука стала для нее невыносимой, он приподнялся и вошел в нее глубокими, мощными толчками, переполнившими ее таким восторгом, что она едва не завизжала.
Пальцы ее напряглись и с силой вонзились ему в спину и наконец обмякли, когда крещендо их любви достигло своего ослепляющего финала.
Но они еще долго тяжело дышали, не открывая глаз и прижимаясь друг к другу.
Сейчас должна была бы возникнуть неловкость, думала Кэтрин, но ей казалось настолько естественным лежать рядом с ним в постели, что она тихонько удовлетворенно вздохнула и повернула к нему на подушке лицо.
– Еще одно заблуждение детства разлетелось в пух и прах, – с кривоватой усмешкой сказал он.
– Какое?
– Что учителя никогда не занимаются любовью.
Кэтрин тихо рассмеялась.
– А младенцев им любезно приносит аист?
– Ну, этот момент как-то ускользал от детского сознания.
Он прижал ее к себе, и она обвила его ноги своими, ощущая тепло его тела и понимая, что оно ей нужно как воздух. Без него, ей казалось, она просто умрет.
И что же дальше? – хотелось ей спросить. Куда нас это заведет? Но все ответы ей и так были известны. Он хотел спать с ней, и стоит ей возмечтать о большем, стоит лишь на это намекнуть – он тут же даст задний ход.
Впрочем, в любом случае вопросы ей только повредят. У нее появилась возможность урвать частичку его, урвать частичку того, что ей так необходимо. Надо принимать это спокойно и небрежно, как взрослый человек, не обнажая себя, не выдавая своих истинных чувств.
Когда все закончится – а это непременно закончится, – она по крайней мере сможет пожать ему руку с улыбкой на лице. Разве не таковы правила изощренной сексуальной игры? Правила, которым предписано следовать, законы, которые не рекомендуется преступать, сюжеты, которые втиснуты в определенные границы.